От дворника до солиста Большого театра
Красноярские поклонники оперы хорошо знают Романа Муравицкого. Друг нашего театра, постоянный приглашенный солист многих спектаклей. В этом творческом сезоне Муравицкий также выступал на красноярской сцене – публика не раз слышала его на фестивале «Парад звезд в оперном». А 26 июня он выйдет в партии Каварадосси в премьере оперы Дж. Пуччини «Тоска».
– Не то и не другое. Не стоит забывать, что Хозе – баск! А эти люди весьма серьезные и вспыльчивые. Для меня Хозе – личность неоднозначная, нельзя сказать, что он жертва. Он творец. Он очень обстоятелен в любви. Если Хозе полюбил, значит, по его мнению, эта женщина теперь его.
А Кармен в любви легкомысленна, как и Герцог в «Риголетто». Для него не важно, «та или эта, я не разбираюсь – все они красивые, все хорошие, сегодня с одной, завтра с другой». Так и Кармен. В последнем дуэте Хозе преследует благородные цели: «Давай уйдем. Я сам спасусь и тебя спасу». На что Кармен ему постоянно отвечает: «Нет-нет-нет». А дальше между ними все происходит спонтанно. Вспышка, как в уличной драке – раз, и все, убийство!
– В вашей собственной певческой судьбе опера «Кармен» сыграла важную роль, не так ли?
– Да, это был мой первый спектакль, в котором я вышел на сцену. На тот момент я учился на первом курсе музыкального факультета в Иркутском педагогическом институте. Тогда Иркутский театр музыкальной комедии получил статус Музыкального театра и переехал в новое здание, которое открылось премьерой этой оперы. Там и состоялось мое актерское крещение. (Улыбается.) Я был горожанином, контрабандистом. Как меня это захватило!
– Роман, а когда вы впервые исполнили еще одну вашу недавнюю «парадную» партию, Радамеса в «Аиде» Дж. Верди?
– В 2004 году в Таллинне. Опера ставилась в теннисном центре Rocca al Mare Onistar, где ширина сцены достигала 40 метров! Десятитонный сфинкс, который был инсталлирован в сценическое пространство, поднимался во время знаменитого вердиевского марша. Мало того, серьезная команда солистов дополняла ту космическую масштабность: Мати Пальм, Марианна Тарасова, Марина Шагуч из Мариинки и другие. Это была грандиозная постановка!
– Что скажете о характере своего персонажа?
– Радамес, на мой взгляд, жесткий и порывистый, но в то же время – нежный, чувственный. Он очень сильно влюбился, это его и погубило. Как, собственно, и в жизни не раз бывает...
– В программе «Парада звезд» прозвучали спектакли, в которых когда-то блистала Ирина Архипова. В 2005 году вы стали лауреатом ее Фонда. Доводилось ли вам с ней встречаться на одной сцене?
– К сожалению, вместе с Ириной Константиновной я не пел, но дважды участвовал в конкурсах, где она была председателем. Она всегда по-матерински относилась к молодым певцам. Когда что-то шло не так, говорила по-доброму: «Ну что же ты! Я так болела за тебя, а ты...». Очень многие артисты получили путевку в жизнь благодаря ней – например, Хворостовский, братья Абдразаковы, Людмила Магомедова.
– И Анна Нетребко?
– Не могу сказать с уверенностью, но, думаю, они общались. Дело в том, что Анна – питерская певица. А у нас разделение вокальных школ, питерская и московская школа всегда конкурировали. Как, кстати, соперничали Козловский с Лемешевым – не друг с другом, конечно, а их фан-клубы «козловитянок» и «лемешисток». Даже дрались! (Смеется.)
– Вашим поклонницам свойственны подобные страсти?
– Что вы, Лемешев и Козловский были мега-звездами, да и опера в то время была более популярна, чем сейчас. Есть, конечно, такие, кто следит за моим творчеством – но издалека, через социальные сети. Без драк! (Смеется.)
– А что вас вообще привело в музыку?
– Я родился в Кемеровской области, в городе Киселевске. А детство мое прошло в Северобайкльске. Когда мне было 9 лет, меня спросили: «Хочешь заниматься музыкой?» Причем не мама с папой, а моя тетка, она у меня была боевая. Я согласился. Прошел прослушивание, и когда встал вопрос, на каком инструменте играть – гитара или баян? – задумался на два месяца. В итоге выбрал баян. И уже в дальнейшем сам освоил гитару и духовые инструменты.
– Из любопытства или жизнь заставила?
– Я же чуть не стал военным. (Улыбается.) В жизни меня всегда привлекала стабильность, а служить в армии тогда было престижно. Решил поступать на факультет военного дирижирования при Московской консерватории. Для этого нужно было уметь играть на духовых инструментах. Так я и начал их осваивать.
– Удалось ли вам, творческой личности, приспособиться к суровым правилам устава?
– Я пошел служить по призыву и сразу понял, что жесткая дисциплина и подчинение – это все-таки не мое. Приходилось терпеть очень серьезные лишения. Играл в оркестре, в последние полгода службы даже был в нем старшиной. Слава богу, на этом моя военная карьера закончилась.
После армии поступил в педагогический институт. Мне уже было 20 лет. Чтобы не сидеть на шее у родителей, устроился дворником в детский сад. Идеальная работа: рано встал, отработал и целый день свободен. Но институт так и не окончил. С последнего курса захотел перевестись в консерваторию, но поскольку специфика у этих вузов разная, пришлось все начинать сначала, поступать на первый курс консерватории.
– Что заставило вас так кардинально поменять свои учебные планы?
– Подтолкнул мой первый педагог по вокалу Надежда Федоровна Васильева. Она сказала: «Если ты сейчас не поедешь, останешься в хоре на всю жизнь». Меня как человека в меру тщеславного такое не устраивало. И сразу же решил поступать в Москву. Хотя она предлагала ехать поближе, в Новосибирск или Красноярск. Но я был непреклонен. (Смеется.)
– Между этими театрами всегда существовало негласное соперничество – у каждого свои традиции, свое видение. Но все же думаю, что Театр им. Станиславского и Немировича-Данченко с такой характеристикой не согласился бы. (Улыбается.) Его художественный руководитель Александр Борисович Титель очень трепетно воспринимает все, что происходит в театре, я с большим уважением к нему отношусь. И хотя я оттуда ушел, время работы там для меня не прошло бесследно.
– Так все-таки что для вас стало «билетом» в Большой?
– Спектакль «Турандот», в который я попал совершенно случайно. На тот момент у меня был творческий подъем, я и не думал никуда уходить из Театра им. Станиславского. В 1996 году пришел в стажерскую группу, спел Ленского, Водемона. После чего меня перевели в основной состав, и я начал репетировать «Эрнани» Верди. И тут вдруг меня спрашивают: «А ты знаешь, Рома, что в Большом прослушивание в «Хованщину»? Не хочешь попробовать?»
– Воспользовались случаем?
– Ага, прослушивали в «Хованщину», а я взял да и спел арию Калафа из «Турандот». Поскольку из «Хованщины» ничего не знал. (Смеется.) Тем не менее, главный дирижер Большого Александр Александрович Ведерников все равно предложил мне партию Голицына. С того момента я стал работать в двух театрах. Со мной заключили контракт на «Хованщину» и включили в состав следующей планируемой постановки «Турандот».
Но поначалу я попал лишь в четвертый состав исполнителей, и режиссер-постановщик Франческа Замбелло попросила на первой репетиции всех лишних удалиться, поскольку она всегда ставит на один состав (в Большом, правда, потом согласилась работать с двумя, но не больше). Дело было в июне, премьера ожидалась в сентябре. И вместо того, чтобы отправиться в отпуск, я сам начал заниматься с концертмейстером. За месяц мы эту партию с ним выучили так, что от зубов отскакивало. На всякий случай.
– Случай оказался счастливым?
– Вот именно. В августе, когда я репетировал свои спектакли и готовился к открытию сезона в Театре им. Станиславского, вдруг позвонили из управления оперы Большого театра. И вызвали на рояльный прогон – петь Калафа!
Как оказалось, исполнитель этой партии Виталий Васильевич Таращенко заболел, и меня попросили спеть. Но не обошлось без курьеза. Я стоял возле директорской ложи над оркестровой ямой и пел, а исполнитель в костюме ходил по сцене и открывал рот. После окончания прогона подошла Замбелло, сказала: «Молодец» - и пошла дальше, не останавливаясь. Ну, подумал я, молодец и молодец. А на следующий день опять звонят: «Вашего звонка ждет главный дирижер, запишите его номер». Помню, гулял по парку с шестимесячным сыном, записать было негде, накарябал номер палочкой на земле. Дозваниваюсь до дирижера и слышу: «Вы знаете, мы посоветовались и решили отдать генеральную репетицию и премьеру вам». Вот тут-то я где стоял, там и сел. (Смеется.) Спустя пять дней спел Калафа на премьере «Турандот». После чего поступило предложение перейти в труппу Большого театра. С того момента моя жизнь перевернулась.
– Наверное, непросто было решиться. Не жалеете?
– Бывает, что жалею. Но в Театре им. Станиславского я пел только лирические партии. Хозе – это был потолок. А я хотел петь Германа, Отелло! Чувствовал, что это мое и к этому стремился. Большой театр предложил мне такие возможности.
– Удается ли вам это совмещать оперу и эстраду, как это делали такие уникальные певцы, как Муслим Магомаев и Юрий Гуляев?
– У моей супруги есть проект под названием «Бал Орловского». В сущности, это оперный капустник с тонким юмором. Мы исполняем оперетту, высокую эстраду и подаем их легко. Недавно я там пел трио «Belle»из мюзикла «Нотр-Дам».
Также в феврале совместно с брасс-квинтетом «Каприз» Большого театра у нас состоялся концерт, посвященный Арно Бабаджаняну и Муслиму Магомаеву. Пели эстрадные и неаполитанские песни, среди которых «Синяя вечность», «Лучший город Земли», «Чертово колесо». Еще я спел песню на азербайджанском языке «Зибейда». Эстрада, которую пел Магомаев, – это высокая эстрада. Вот ее оперным голосом петь легко, нужно лишь немного изменять подачу. Но есть и свои тонкости.
– Какие?
– В опере мы можем спрятаться за музыкой, оркестром, оформлением, за костюмом. А когда ты находишься на концерте один на один с залом, надо за короткие две-три минуты песни вложить в нее частичку своей души. И только тогда зритель получит то, что он приобретает за весь спектакль. Знаете, в 1998 году знаменитейший режиссер Борис Покровский, которому на тот момент ему было 87 лет, ставил в Театре им. Станиславского оперу «Таис» Ж. Массне вместе с художником Валерием Левенталем. На репетиции Борис Александрович сказал одну замечательную вещь: «В музыке главное – интонация». С какой интонацией мы произносим то или иное слово, зависит его смысл.
Так вот интонация и интерпретация – это есть свое видение, отношение. Две вещи, которые не дают умереть музыке, которую, казалось бы, уже до дыр допели, доиграли. Поэтому когда молодые певцы поют арию Алеко: «Земфира неверна, моя Земфира охладела» или «Рассказ старика» Рахманинова – если в их исполнении нет подтекста, своего отношения к тому, что они исполняют, получается просто голый текст. Несмотря на то, что это великая музыка.
– Как вы относитесь к театральным суевериям?
– Суеверия? Если роль падает, я на нее не сажусь. (Улыбается.) Уже годами выработанное: если репетиция проходит гладко, без задоринки, то на спектакле будет что-то не то. Нужно быть осторожным в этом случае. Но особых суеверий нет. Хотя сцена – место непредсказуемое. Не волноваться невозможно.
– Как справляетесь с волнением?
– А зачем? Волнение, если оно правильное, лишь во благо. Разумеется, не в том случае, когда не знаешь, куда идти, или забыл свою мелодию. Есть знаменитый анекдот. Ленский выходит на сцену, играет оркестр. Он забывает слова, суфлер шепчет: «Куда, куда?» Оркестр еще раз начинает играть, но Ленский сидит и молчит. Уже из-за кулис ему орут: «Куда, куда?» На третий раз уже весь зал скандирует: «Куда, куда?» Ленский сидит и говорит: «Да знаю я, куда, мелодию насвистите».
– Что у вас в ближайших перспективах? К какой партии готовитесь?
– От «Метрополитен-оперы» предложений пока нет, похвастаться не могу, но если что, всегда готов. (Смеется.) А если серьезно, обычно я никогда не рассказываю о своих планах, потому что... Вот кстати, суеверие! (Улыбается.)
– Напоследок разрешите небольшой блиц-опрос. Итак, ваша любимая книга?
– Не скажу, что любимая, но меня потрясла «Элианна, подарок бога» Эдуарда Тополя.
– Любимый фильм?
– «Зеленая миля».
– Любимый цвет?
– Фиолетовый.
– Любимое блюдо?
– То, что я очень люблю готовить сам и делаю это хорошо – плов.
– Способность, которой вам хотелось бы обладать?
– Говорят, все талантливые люди – очень ленивые. Ах, какой я в себе чувствую талант! (Смеется.) Мне не помешало бы побольше упорства в борьбе с ленью.
Анна ХОМЯКОВА
"Все в Красноярске", 26.06.2015 г.
