Александр Косинский: «В театре для меня нет рядовых спектаклей, каждый уникален»
«Конкурент» беседует с известным красноярским дирижером
Александр Хрисанфович Косинский – единственный дирижер, продолжающий свою профессиональную деятельность в нашем крае уже тридцать пять лет. Все эти годы он работал в Красноярском театре оперы и балета и Красноярском академическом симфоническом оркестре, преподавал в Академии музыки и театра.
– Александр Хрисанфович, у вас очень необычное отчество.
– Мой отец получил такое имя, потому что родился в день святого Хрисанфа (по новому стилю это второе апреля), и, таким образом, наградил меня столь необычным отчеством. Отец был очень музыкальным, играл «на слух» на многих музыкальных инструментах и мечтал, чтобы его дети стали музыкантами. Его мечта сбылась. Мой брат и я стали профессиональными музыкантами.
– Как складывался ваш профессиональный путь?
– Как и у большинства музыкантов: сначала музыкальная школа по классу скрипки, потом музыкальное училище, в моем случае одесское. Не скажу, что в музыкальной школе я занимался с особым рвением и был примерным учеником. Но однажды, когда я учился на первом курсе училища, спрашивая в библиотеке ноты, я неправильно поставил ударение в фамилии композитора Бартока. Стоявшая за мной в очереди очень красивая девушка-студентка засмеялась и передразнила меня. Мне стало стыдно, я воспринял это как пощечину. В то же время это был очень хороший урок. Я прослушал всю музыку Бартока и перечитал всё, что можно было о нем найти в то время. Стал больше интересоваться музыкой двадцатого века, старался не пропускать ни одного симфонического концерта и часто ходил на спектакли оперного театра.
– По-настоящему увлеклись профессией только из-за неловкой ситуации в библиотеке?!
– Конечно, нет. В музыкальном училище мой брат, хормейстер, привел меня на занятия хора. Это был объединенный хор училища и консерватории. Я был совершенно потрясен его звучанием, и это решило мою судьбу. Надо сказать, что хор этот был легендарным. Его создателем был Константин Пигров, очень известный в свое время хормейстер, особое внимание уделявший чистоте интонирования. Он был выдающимся музыкантом и организатором. Занятия хора проходили шесть раз в неделю, чего не было ни в одной консерватории Советского Союза, и проходили каждый раз буквально в атмосфере священнодействия. На каждое занятие я шел, как на праздник. Достаточно сказать, что на Шестом Всемирном фестивале молодежи и студентов в Москве этот хор был удостоен высшей награды – золотой медали. Из стен Одесской консерватории вышла целая плеяда очень ярких хоровых дирижеров, среди которых и мой брат, ныне живущий в Одессе профессор, заслуженный деятель искусств Георгий Косинский. Высоким статусом хоровой столицы Украины Одесса во многом обязана и ему, его необыкновенной увлеченности и преданности своему делу.
– Как получилось, что вы стали дирижером симфонического оркестра?
– Позже, в консерватории, куда меня приняли сразу на второй курс, главный дирижер симфонического оркестра Одесской филармонии Игорь Симович, оценив мое рвение, предложил мне заниматься симфоническим дирижированием. Поначалу он привлекал меня к групповым репетициям оркестра, потом доверил дирижировать летними парковыми концертами. Эти концерты были в Одессе очень популярны и собирали много любителей музыки.
– А вы помните ваше первое выступление?
– Моим первым выступлением был концерт в Одесском городском саду на Дерибасовской. Там, за знаменитыми львами, в глубине сада была летняя эстрада. В этом концерте я дирижировал симфонией Моцарта «Юпитер» и концертом для флейты с оркестром Романа Симовича, львовского композитора, отца моего шефа. Фотографию афиши я берегу до сих пор. А первой моей самостоятельной дирижерской работой была «История солдата» Стравинского, с камерным ансамблем студентов консерватории, и я навсегда полюбил музыку Стравинского. Потом я стал ассистентом дирижера студенческого симфонического оркестра, дирижером оперной студии консерватории, где моим наставником был главный дирижер Одесского оперного театра Николай Дмитриевич Покровский.
– Как вы думаете, что повлияло на формирование вашей личности и главных качеств?
– Мое становление как личности и музыканта происходило в замечательном городе Одессе. Это совершенно особый город, в котором смешались представители многих национальностей. Греки, итальянцы, евреи, чехи, молдаване, русские, украинцы и так далее – все внесли свою лепту в особый одесский менталитет и своеобразный одесский диалект, абсолютно не похожий на то, что нам показали в фильме «Ликвидация». Это очень музыкальный город, где казалось, что даже сантехник – это бывший музыкант, выбравший себе более доходную профессию, а я знал и таких. Это особая атмосфера в консерватории, освященной именами Рихтера, Гилельса, Зака. Это необыкновенной красоты оперный театр и филармония. Это приморский бульвар, это необычные, абсолютно несоветские названия улиц, потому что по-советски их никто никогда не называл: Старопорто-франковская, Греческая, Большая Арнаутская, Ришельевская, Мясоедовская, Дюковский парк. Это море, цветущие акации и каштаны, это продающаяся на улицах «шипучка» (вино вроде шампанского по 90 копеек большая бутылка), это гуляющие по Дерибасовской иностранные моряки и туристы. Помните у Блока: «Случайно на ноже карманном найдёшь пылинку дальних стран – и мир опять предстанет странным, закутанным в цветной туман». В советской Одессе тех лет таких «пылинок» было очень много, и я рад, что до сих пор нахожу их в своей памяти и своей душе.
– Расскажите, как вы попали в Красноярский театр оперы и балета.
– В Красноярске я живу уже тридцать пятый год. Меня пригласил первый главный дирижер нашего театра Игорь Шаврук. До приглашения в Красноярск он был дирижером Одесского оперного театра и хорошо меня знал. Надо сказать, что музыкальный уровень первых спектаклей театра, поставленных им в качестве музыкального руководителя, был очень высоким. Это касается и оркестра, и солистов. В работе он не пропускал ни одной мелочи. Репетировал очень тщательно. При этом он оставался доброжелательным, обаятельным человеком и всеобщим любимцем.
– Вы были свидетелем многих перемен. Расскажите, как за эти годы изменился театр?
– Театр, конечно, стал другим. Во-первых, раньше мы работали почти как кинотеатр: шесть вечерних спектаклей в неделю и один утренний в воскресенье. При этом никакие премьеры не отменяли этот режим. Репетиционного времени не хватало, и часто это отражалось на качестве спектаклей. Иногда, в дни каникул, давали по три спектакля в день – два утренних и один вечерний. Однажды я продирижировал тридцать два спектакля в месяц, выполнив, таким образом, почти три установленные еще в военное время охранные нормы.
– Это одна из особенностей артистической деятельности – работать в то время, когда все отдыхают…
– Был случай, когда я дирижировал балетом Чулаки «Сказка о попе и о работнике его Балде» первого января, в десять часов утра. Надо учитывать, с каким усердием праздновался долгожданный Новый год в советское время. Артисты, только что вставшие из-за праздничного стола, «нелетящей» походкой пришедшие в театр, должны были давать спектакль. Помню, как группа медных духовых во время спектакля, чтобы не сбиться, хором вполголоса просчитывала паузы и дружно вступала. Оркестр и балет, несмотря ни на какие многократно превышенные промилле, героически прошли через это испытание. Сейчас, когда я рассказываю об этом, мне мало кто верит. Конечно, в таком режиме театр работать не должен, и даже в советское время наши ведущие театры – Большой и Ленинградский имени Кирова (ныне Мариинский), – несмотря на то что труппа у них огромная, задолго до премьеры отменяли весь текущий репертуар и репетировали только выпускаемый спектакль. Я часто бывал на таких репетициях и мог сравнить, насколько их режим отличался от нашего тогдашнего. Теперь у нас есть больше репетиционного времени, и это заметно отражается на уровне спектаклей. В оркестр и хор пришла талантливая молодежь, нет тех проблем с отдельными группами, которые преследовали нас много лет. Репертуар стал более разнообразным, в театр стали чаще приглашать солистов из ведущих театров страны и мира.
– Как вы сейчас относитесь к Красноярску?
– Красноярск стал моим городом, я его люблю, здесь у меня родилась дочь, здесь я приобрел профессию. Очень люблю красноярскую природу. Мое любимое место – набережная Енисея, здесь я стараюсь каждый день накрутить свои несколько километров.
– А какие еще города по всему миру любите?
– Очень люблю город своей юности Одессу, люблю Киев, замечательный город, в котором сочетаются столичность и уютная местечковость. Люблю Москву, как бы ее ни ругали. Любим с женой ходить не по Тверской, а по тихим московским улочкам. В Англии понравился Лондон и небольшой город Малверн в графстве Вустершир. Я мог часами просиживать возле потрясающего собора или утонувшей в зелени гостиницы семнадцатого века, погружаясь в неспешный ритм городка и чувствуя себя частицей вечного.
– Александр Хрисанфович, вы работаете с несколькими оркестрами. Я всегда удивлялась – как это возможно совмещать?..
– Был период, когда я одновременно и достаточно активно работал с тремя оркестрами: с оперным, с Красноярским академическим симфоническим и со студенческим оркестром Академии музыки и театра. Нередко случалось, что с утра у меня была репетиция с красноярским симфоническим, днем – со студенческим оркестром, а вечером – спектакль в оперном театре. Такой режим долго выдерживать было трудно, и мне пришлось студенческий оркестр оставить. Но, несмотря на все проблемы, работа с ним дала мне очень много. У меня было достаточно репетиционного времени, чтобы добиться желаемого результата. Исполнение студенческим оркестром 9-й симфонии Шостаковича и 1-й симфонии Прокофьева я причисляю к своим лучшим творческим достижениям.
– Но кроме этого, я знаю, вы много лет преподаете в академии и работаете с некоторыми своими бывшими студентами в театре. Вы чувствуете ответственность за своих учеников?
– Очень многие из нынешних солистов нашего театра – и молодые, и уже ведущие солисты – мои бывшие студенты, и, конечно, я продолжаю чувствовать свою ответственность за творческую судьбу многих из них. В академии, на кафедре сольного пения и оперной подготовки, я преподаю более тридцати лет – и очень люблю эту работу. Как правило, все студенты-вокалисты мечтают петь в оперном театре. Солист оперы – это высшая ступень в профессиональном развитии вокалиста. Для этого надо не только иметь «оперный» голос, который прозвучит с большой сцены через оркестр, но и участвовать в театральном действии, в ансамбле с оркестром, хором, другими солистами. Именно поэтому оперное пение дает возможность вокалисту в полной мере реализовать свой творческий потенциал. Первый выход на оперную сцену (обычно это бывает во время госэкзамена) – это сильный стресс, и я стараюсь, чтобы студенты вышли на сцену достаточно подготовленными.
– Когда вы ходите в театр как зритель, вам мешает ваш профессионализм воспринимать музыку в живом исполнении?
– В концерте мы всегда воспринимаем не музыку, а музыку в исполнении. Профессионализм помешать не может, но всегда даешь оценку уровню исполнения. И конечно, когда исполнение на высоте, то душевный подъем от сопричастности к происходящему испытываешь не меньший, а может быть, и больший, чем обычный слушатель. Другое дело, что я никогда не куплюсь на «исполнительский китч», когда профессионализм и мастерство подменяются экстравагантностью, когда «суперзвёздное» имя создаётся нагромождением высокопарных рейтингов или брендов, за которыми ничего нет, а качество игры или пения при этом становится второстепенным.
– Как вы думаете, может неподготовленный зритель понять и полюбить такие непростые виды искусства, как балет, опера, авангардные литературные или живописные произведения?
– Мне кажется, что вы преувеличиваете сложность таких жанров, как опера и балет. Всё решает уровень исполнения и, конечно же, та энергетика, которая идёт от исполнителей, будь то певцы, артисты балета или музыканты оркестра. По своему опыту знаю, что хорошее исполнение делает понятным произведения любой, ну, или почти любой сложности. Что же касается авангардных произведений, то к ним у меня отношение сложное. Никогда не считал «Черный квадрат» Малевича произведением искусства. Художественной декларацией? – Вряд ли. Художественной провокацией? – Возможно. При этом слово «художественной» с большой натяжкой и только в том смысле, что сделано это кистью и на полотне. В свое время четыре гениальных человека – Дягилев, Стравинский, Нижинский и Рерих – смогли провокацию, скандальность сделать служанкой настоящего таланта и создали «Весну священную», произведение высочайшей художественной ценности, ставшей художественной декларацией двадцатого века. Мне кажется, что «Черный квадрат» – это окно или, скорее, черная дыра в так называемый художественный мир, где позже к произведениям искусства стали причислять «Целующихся милиционеров» или скандальные акции Pussy Riot.
– Расскажите о вашей семье.
– Сын Дима живет в Москве. Он бас-гитарист. Дочь Настя работает в нашем театре. Она концертмейстер оперы. В последнем спектакле «Кальман-гала» она исполнила роль тапёра, аккомпанируя на сцене немому кино. Жена Василиса Дмитриевна – заведующая оперной труппой нашего театра. В общем, с театром связана жизнь всей нашей семьи. Условие никогда не говорить дома о работе постоянно нарушаем, потому что и ночью, и в выходные дни жене приходится постоянно отвечать на звонки или звонить самой. Работа руководителя в театре – это особый образ жизни, со своими правилами или, скорее, с полным их отсутствием, потому что регламентировать эту работу невозможно.
– Многие думают, что люди творческих профессий не приспособлены к обычным хозяйственным делам и в быту испытывают трудности. Вы поддерживаете или опровергаете это убеждение?
– Полностью опровергаю. С началом перестройки, когда я был депутатом Центрального районного совета (мало кто помнит, что был такой совет в каждом районе города), мне удалось добиться выделения для театра дачных участков недалеко от города. Сейчас эта земля стала городской. На этом участке я сам построил небольшой дом, сварил емкость для воды, сделал водопровод по участку, теплицу, очень хороший подвал и многое другое. Сейчас я бы на такое не решился, и дачи сейчас у меня нет, но вообще люблю работу на земле.
– А какая природа вам больше нравится – сибирская или причерноморская?
– Люблю природу разную: таёжную, среднерусскую, приморскую, горную и даже степную. По дороге из Норильска в Талнах мне очень понравилась лесотундра с карликовыми деревцами и множеством крошечных озер.
– Вы с иронией или тревогой отнеслись к сообщениям о конце света в минувшем году?
– Я прекрасно понимаю, что у всего в нашей жизни, в том числе и у «конца света», есть коммерческая составляющая, поэтому без страха отправил жену с дочерью на это время в Таиланд. Сухари не сушил, спичками не запасался и вспомнил об этом, только когда перед сном включил телевизор. Говорили о том, какую фантастическую сумму заработала на «конце света» Мексика. Думаю, что и наше телевидение, поднимая рейтинг своих каналов, заработало на рекламе немало. На трансляции симфонических концертов или оперных спектаклей ведь ничего не заработаешь, поэтому на российском телевидении нас ждут не концерты симфонического оркестра, а очередные страшилки.
– Расскажите о ваших персональных итогах 2012 года. Чем он вам запомнится?
– В прошлом году у меня было две постановки: опера «Самозванка» московского композитора Валерии Бесединой и спектакль, посвященный 130-летию Имре Кальмана, «Кальман-гала». Были спектакли текущего репертуара: «Мадам Баттерфлай», «Травиата», «Паяцы», «Снегурочка», «Царская невеста», «Евгений Онегин», «Свадьба Фигаро», «Любовный напиток», был абонементный цикл с Красноярским академическим симфоническим оркестром и очень интересная программа двойных концертов для фортепьяно с оркестром с участием солистов из Канады, Москвы и Новосибирска.
– А какие планы на наступивший год?
– В этом году я буду подводить итоги прошедших тридцати пяти лет деятельности в Красноярске. Это более тысячи спектаклей, десятки концертных программ, десятки выпускников в академии, более шестидесяти оперных и балетных постановок. В театре для меня нет рядовых спектаклей, каждый уникален, его повторить нельзя. И я знаю, что от меня зависит, придет ли зритель в театр еще раз.
– Где вы встречали Новый год?
– Дома. Поздравить нас обычно приходит дочь. Было время, когда я отмечал Новый год без особой радости, скорее, по привычке, но в этом году я его ждал. Это светлый праздник, и мне кажется, что новый год принесет мне много хороших, радостных событий.
– Что пожелаете в новом году себе, вашей семье, коллегам и читателям нашей газеты?
– Чтобы вместо ожидания очередного конца света в душе каждого всегда был свет, который помогал бы пройти через все преграды и испытания, помогал любить и ценить жизнь, профессию, которой мы служим. Чтобы этот свет не оставлял читателей вашей газеты, артистов, когда они выходят на сцену, когда они поют, танцуют или берут в руки музыкальные инструменты, – чтобы артисты щедро дарили его зрителю. Желаю, чтобы всё-всё в новом году было лучше, чем в прошлом, чтобы наши дети только радовали нас, чтобы наши женщины были счастливыми, здоровыми и красивыми. Чтобы мужчины были сильными и щедрыми, много работали, хорошо зарабатывали и любили своих женщин. Ну и пусть в душе всегда теплится «пылинка дальних стран». Очень надеюсь, что так и будет.
Соня ГРУШИНА
«Конкурент», 22 января 2013 г.
