Владимир Ефимов: «Равнодушным на сцене не бываю»
В этом году у ведущего солиста Красноярского театра оперы и балета народного артиста России Владимира Ефимова творческий юбилей – 35 лет на оперной сцене. Хотя мог бы стать профессиональным художником или архитектором – рисованием он увлекся раньше, чем пением.
– А борьбы как таковой не было. (Улыбается.) Любовь к пению перевесила, когда пришло время выбирать профессию. И до сих пор оно для меня на первом месте среди всех остальных занятий. Но и с живописью не расстался – отличная возможность дать отдых голосу, переключиться на что-то другое.
«Картины дарю друзьям»
– Слышала, ваши работы есть даже за границей.
– Это случайность: однажды приехал с инструментальным ансамблем на гастроли в Швейцарию, и местные художники попросили выступить на их вернисаже. А в следующий раз я уже привез туда свои живописные работы, их очень хорошо приняли.
– Дома выставлялись?
– Только в театре. Хотя, возможно, пора подумать о персональной выставке – у меня много работ. Пишу маслом – и портреты, и природу, и городские пейзажи, и натюрморты. Одно жаль – нет своей мастерской. Пишу большие полотна, с размахом – ставить уже некуда! (Смеется.) Дарю друзьям на память…
А вообще – мне многое интересно. Я и камнями увлекаюсь – недавно купил в Свердловске у камнерезов специальное оборудование. Две жизни не прожить, а за одну хочется все попробовать, своими руками прикоснуться к каким-то прикладным вещам… Как у Дон Жуана – только у него это проявлялось в другом.
– И многие из ваших героев близки вам по мировосприятию?
– Вы знаете, за 35 лет у меня было столько прекрасных партий, что выделить что-то не так просто. Это и Гамлет в одноименной опере Слонимского, и Чацкий в «Горе от ума» Банщикова, и Олег Кошевой в «Молодой гвардии» Мейтуса, и тот же Дон Жуан…
«Люблю неоднобоких»
– А как же Фигаро, ваша первая партия?
– Нет, при всей своей искрометности он несколько одноплановый – по музыкальному и чувственному развитию, по драматургии, философии. От начала до конца одинаковый: сообразительный парень, умеющий создать вокруг себя атмосферу, – но не более того. Мне больше нравятся партии с насыщенным драматическим материалом, где есть что показать, к чему прикоснуться, – неоднобокие. Равнодушным на сцене я не бываю. И особенно люблю Яго – я его чувствую, могу представить себя в этом образе.
– ?!
– Разумеется, это не значит, что я склонен поступать так же, как он! (Смеется.) Но понять мотивацию его действий можно. Яго отнюдь не столь примитивен, как принято его изображать. Как и Скарпиа в «Тоске»: после премьеры в Красноярске мне сказали, что в Большом театре нет такого Скарпиа – да, злодея, но изящного, соблазнительного и утонченного. Когда я работал над образом, шел от того, что министром внутренних дел в ту эпоху был человек образованный, не дурак и не мужлан – не так-то просто было подняться лабиринтами власти к вершине.
Соблазны и искушения
– Вам самому в жизни часто встречались искушения и соблазны?
– Предостаточно. Начинал когда-то с эстрады, но устоял. Хотя соблазн был велик – я же понимал, что это самый быстрый путь к известности! В 70-х представлял Советский Союз в одной программе со звездами мировой эстрады – пел на одной сцене с биг-бэндом Орбеляна, Анной Герман. А когда однажды меня услышал Гришин, первый секретарь Московского обкома партии, мне сразу же предложили квартиру и прописку в Москве плюс любой коллектив в Росконцерте.
«Эстрада скоротечна»
– Но вы отказались?
– Как можно променять театр на концертную организацию? Хотя мне потом некоторые говорили: эх ты, получил бы квартиру и ушел бы в любой театр! Но, считаю, это было бы просто неэтично по отношению к людям из Росконцерта. Так что, ни о чем не жалею. Эстрада скоротечнее, чем классика. И к тому же мне самому больше по душе оперный драматизм, музыкальная глубина этого жанра.
– И давно она вас покорила?
– Не знаю почему, но у меня с детства тяготение к серьезной драматической музыке. В то время по радио часто передали и Баха, и Бетховена, и Моцарта – я слушал их взахлеб! Хотя родители не разделяли моего увлечения – я из простой рабочей семьи. А в нашем городе, Златоусте, оперы не было. Поэтому в записи первую оперу услышал, когда учился в вечерней школе – друзья подарили пластинку с «Аидой». Был просто без ума от нее! И уже тогда делал первые наброски образа Амонасро – спустя много лет я сам спел эту партию…
– А когда впервые услышали живое исполнение оперы?
– Во время военной службы в Германии – попал в берлинскую Штатс-оперу на «Риголетто». Кстати, именно армия в итоге повлияла на выбор профессии. Я служил в армейском ансамбле, и у нас там все были с образованием – тогда же ведь из консерваторий призывали. Ребята и меня продвинули – ты обязательно должен поступать! После армии меня брали в Московскую консерваторию, но все-таки я вернулся на Урал. Хотелось быть поближе к дому – я всегда очень трепетно относился к родителям… Окончил консерваторию за четыре года, экстерном сдав экзамены.
«Захотелось свежего воздуха»
– Я всегда искал творческого удовлетворения. Хотелось больше петь, больше интересной работы. К тому же театр на Урале на шесть лет закрывался на реконструкцию. А здесь – новая труппа, молодежный состав, меня два года сюда зазывали. И хотя в Свердловске все складывалось удачно – в репертуаре к тому времени уже было 18 ведущих партий, были оформлены документы на звание заслуженного артиста России – захотелось свежего воздуха. Не сразу отпустили – даже дошло до секретаря обкома! Но я все-таки уехал. А в Министерстве культуры не стали прекращать оформление документов на звание, поэтому я здесь первый стал заслуженным артистом, а потом народным.
– Воспоминания о первых годах Красноярского театра оперы и балета сейчас кажутся легендами: что сюда невозможно было купить билеты, публику угощали шампанским…
– Просто поначалу люди воспринимали наш театр как высококультурное место – приходили сюда как на праздник, красиво одетые, со сменной обувью. То же самое, как сейчас на Западе: в оперу там принято ходить в смокингах и при бабочках. Что вполне естественно: опера – элитарное искусство, в высоком понимании этого слова, для людей умных, внутренне содержательных. В оперу приходят поразмышлять, посопереживать, может быть, даже поплакать – это не развлекаловка.
«Демократизм и опера – две вещи несовместные»
– Тогда почему сегодня театр подрастерял свою публику?
– Отчасти мы сами виноваты. Выпустили ряд неудачных постановок – и все, наши зрители разочаровались. К тому же прежде выходило по четыре оперных спектакля в год, а сейчас – в лучшем случае один… Но в провинции нужно регулярно обновлять репертуар, у нас здесь не так много театральной публики – ей все время нужно предлагать что-то новое! Хорошо бы, если бы власти это понимали…
Вообще, считаю, что такое культурное заведение, как оперный театр, нельзя упрощать. Даже в мелочах – очень жаль, что некоторые дирижеры сейчас позволяют себе выйти к оркестру в рубашке навыпуск, здесь такой «демократизм» неуместен. Равно как и то, что театральную площадь превратили в пивную – молодежь, которая пьет пиво вокруг театра, не пойдет слушать оперу! Публику необходимо воспитывать – само по себе ничто не сформируется. Берлинский фестиваль на открытом воздухе собирает до 40–50 тысяч человек, люди приходят туда послушать серьезную музыку – можете себе представить? А здесь мы и 10 тысяч не соберем…
– Однако же Красноярский балет предпринимал подобные попытки – помнится, исполняли на набережной Енисея «Дочь Эдипа»…
– Знаете, мне когда-то довелось и на заводах выступать – было время, артистов отправляли туда работать в перерывах. Рабочий устал, а мы еще подсовываем ему сложную музыку! Во всем должна быть мера. Как с растением: перекормишь – оно погибнет. А в искусстве особенно важен вкус. Я не против новых форм: в классике, в способах ее донесения всегда велись поиски. Но, мне кажется, сейчас очень многое – на уровне каких-то зрелищных фокусов, чтобы проще завлечь зрителей, особенно молодых. Поэтому в театре ныне правят не дирижеры, а режиссеры. Что неправильно: в опере на первом месте – музыкальный материал, он непременно должен быть раскрыт. А публика должна понимать смысл происходящего. Можно ведь и финальную сцену Онегина с Татьяной показать просто через секс (такое уже было, кстати). Но это гораздо примитивнее, чем попытаться раскрыть внутренний мир персонажей.
Елена КОНОВАЛОВА
«Вечерний Красноярск», 3 августа 2007 г.
