Евгений Балданов: «Петь нужно без суфлера»
Дебют тенора Евгения Балданова на сцене Красноярского государственного театра оперы и балета состоялся 20 сентября 2002 года, в день открытия 25-го юбилейного сезона театра. А спустя три недели молодой солист впервые исполнил на красноярской сцене партию Ленского.
Магомаев вместо рок-н-ролла
– Женя, расскажи – где родился, где учился?
– Родился я в Улан-Удэ. Там окончил музыкальную школу и поступил в музыкальное училище на дирижерско-хоровое отделение. Мама хотела, чтоб я пел, а ей сказали: «Парень еще молодой, у него мутации голоса. Ему надо сперва получить образование, и лучше его отдать на дирижерско-хоровое отделение». Окончил я его – и поехал поступать в Красноярский государственный институт искусств. Проучился год и вернулся в Улан-Удэ, в Восточно-Сибирскую академию – хотел петь. Проучившись еще год на вокальном и на дирижерском отделениях, поехал поступать в Новосибирскую консерваторию. Из девяти теноров взяли меня одного. Потом была аспирантура, окончил я ее в 2003 году.
– Навскидку – самое яркое впечатление детства?
– Сразу вспомнил Хабаровск – мы там жили до моих шести лет, потом вернулись в Улан-Удэ. У нас был 9-этажный дом, мы жили на 7 этаже, в однокомнатной квартире… А во дворе были пруды, на которых плавали лебеди. Вообще, ассоциации с детством почему-то самые яркие – именно хабаровские. Очень яркое событие – мне подарили велосипед «Левушка». Еще помню, как мы вишню воровали у дедушки со второго этажа. В Хабаровске вишня практически на каждом углу растет, а если за ней ухаживать, она крупная. Мы залезем под эту вишню, а дедушка делает вид, что нас не видит… А однажды мои родители ушли в кино, я их потерял. Сидел на лавочке, разревелся. Вышел этот дедушка: «Чего ты ревешь?» И дал мне целый куль, из газеты свернутый, и там – эта вишня. А за вишней и родители пришли. А в общем, обычное детство – как у всех…
– Какую первую песню ты спел и в каком возрасте?
– Совсем в детстве – я думаю, лет в пять. Это песня была про буденовцев: «Там вдали за рекой…» Потом – песня про «Аврору»: «Что тебе снится, крейсер «Аврора»?» Такие песни, патриотические.
– А когда решил, что будешь певцом?
– В 18 лет. Просто до этого не ставил такой цели перед собой. А в 18 лет услышал Магомаева, «Бременских музыкантов», и внутри меня будто что-то ожило. Я понял, что хочу петь. Ну и с ребятами во дворе мы собирались вечерами, подражали Магомаеву, собирали песни… Даже как-то пытались импровизировать – инструменты брали. Был момент, я хотел на барабанщика учиться.
Попугай протестует
– Странно. Тогда у нас молодежь в основном рок-н-роллом увлекалась. А ты говоришь – Магомаев…
– Если вспомнить певцов прошлых лет – Ободзинский, Майя Кристалинская, Анна Герман, Муслим Магомаев… Это уникальные голоса. А сейчас красивых голосов я не слышу. И почему-то мне нравятся вот эти песни 70-х, 80-х годов, когда была мелодия. Сейчас все основано на ритме – я этого не понимаю. Я, наверное, другого поколения, старого…
– Родился не вовремя?
– Нет, вовремя. Я не жалею, что мне нравится такая музыка. Просто сейчас время такое – нужно давать публике то, что она требует. Кстати, я заметил, что иногда качество музыки можно проверять на животных. Вот у моих друзей есть птичка. Попугайчик волнистый. И когда по радио звучит «кислотная» музыка, она жутко начинает кричать. Жутко! А когда какая-то красивая музыка, с мелодией, она внимательно ее слушает. И я как-то записал пару песен – дай, думаю, проверю на ней. Включил диктофон рядом с клеткой – а птичка так прислушивается, даже голову поворачивает… Ни одного звука не издала. Потом опять включили радио, там современная музыка – и она снова стала кричать…
Пятый Ленский
– После окончания учебы, аспирантуры был выбор, куда пойти работать?
– Уже на третьем курсе я задумался, что после окончания нужно будет искать работу. И я начал подбивать своего педагога, чтобы он мне организовал прослушивание в Новосибирском оперном театре. А он мне говорит: «Женя, рано!» Тогда я устроился в русский народный ансамбль «Чалдоны» под управлением Светланы Смоленцевой. И мы объездили с концертами практически всю Новосибирскую область, немножко захватили Томскую. И только на пятом курсе мой педагог сказал: «Вот сейчас – пора!» Нас, студентов, прослушивалось шесть человек, взяли двоих – меня и еще одного баса. А пел я арию, которая была любимой арией директора оперного театра. Он сам певец, ему понравилось – и он меня взял.
И в тот же год я поехал на первый свой конкурс – в Москве проходил Всероссийский конкурс «Bella Voce» (в переводе с итальянского – «красивый голос»). Конкурс был вокальный – там исполнялись романсы, песни и арии. Я входил в старшую возрастную группу. Участников было очень много, и все были достойные, сильные. Но так получилось, что я взял первую премию. Я в принципе не ожидал этого – рассчитывал где-то на третью.
– Ты один из Сибири был?
– Новосибирск в 2001 году был представлен на этом конкурсе впервые, нас было трое парней. И один парень взял Гран-при, а я и еще один – по первой премии.
– Как работалось в Новосибирске? Какие партии исполнял?
– Я проработал там два года. В основном исполнял роли второго плана, играл в детских спектаклях. Со временем я стал просить большие партии. А раньше, до меня, там взяли очень много певцов, и, чтобы получить роль, приходилось иногда очень долго ждать. И в итоге я понял, что можно ждать бесконечно. Говорю: «Дайте мне попробовать партию Ленского» – «Да зачем тебе Ленский? У нас четыре Ленских» – «Дайте мне Альфреда» – «У нас пять Альфредов»… И тут мне сказали, что в Красноярске нет теноров. Я позвонил дирижеру, он: «Конечно приезжайте!»
«Я бы и за тройку поблагодарил!»
– И с тех пор ты в Красноярске?
– Да, с 2002 года. Но ведь я параллельно учился в аспирантуре. Так вышло, что я никому не сказал, что еду работать в другой театр. Прошло полгода, я приехал сдавать экзамен. И в принципе у них были все права, чтобы меня отчислить. Но поскольку я зарекомендовал себя с первого курса положительным, ответственным, отзывчивым – всегда откликался на предложения завкафедры выступить на каких-то концертах бесплатно… В итоге я сказал: так и так, просто не было возможности предупредить, я уехал очень быстро. Они все поняли, не стали портить мое образование, и я благополучно окончил аспирантуру.
– Я могу себе представить аспирантуру по какой-то научной специальности. А что делают в вокальной аспирантуре?
– Мы – исполнители, и за два года обучения нам надо было защититься. За первый год обучения требуется сдать сольный концерт в одном отделении, за второй – в двух. Многие ребята не выдерживали нагрузки – пели одно отделение, а им засчитывали за два. Разные ведь возможности у каждого человека. Но я понял, что с таким отъездом, без предупреждения кафедры, мне поблажек не будет. В итоге я пел два отделения – впервые. Было очень сложно, но концерт я вытянул. Было условие, что первым отделением нужно спеть цикл. Я спел цикл Свиридова «Деревянная Русь» и закончил первое отделение русскими романсами. А во втором отделении была зарубежная музыка: арии из опер – в основном музыка Верди. И немного арий русских композиторов. Конечно, там придрались, сказали, что полный винегрет… Я даже считал, что если мне занизят балл, поставят тройку, – я переживать не буду. Но мне поставили четверку! За что я всех очень сильно поблагодарил – не зависимо от оценки, я бы и за тройку поблагодарил.
Тенор на Столбах
– Ты говоришь, в Красноярске не было теноров. Тенор – это такая редкость сейчас?
– Как сказать… На самом деле их много. Но оперный певец – это все-таки некий комплекс: внешности, голоса, музыкальности, памяти, ритма, сценичности, пластики… Нужно, чтобы очень многое совпало. И найти такого певца, конечно, очень сложно. Кто-то берет внешностью, кто-то – красивым голосом, кто-то – актерской игрой… Но если это все совпадает, тогда певец считается звездой.
– А ты хочешь стать звездой, знаменитостью?
– По-моему, каждый артист этого хочет. Но это подтекст, это не афишируется. Просто кто-то к этому относится спокойно, а кто-то осознанно стремится к известности. А вообще, плох тот артист, который не мечтает стать знаменитым.
– Звезда немыслима без поклонников. Тебя поклонницы не достают?
– Было время. Но видимо мне попадались благоразумные поклонницы, которые в какой-то момент оставляли меня в покое. Многие скромные – даже боятся просто подойти и сказать слова благодарности. Это тоже нормально. Есть более активные…
– Я ко всему отношусь нормально. Автограф дать – пожалуйста. Но когда тебя постоянно караулят… Несколько раз мне приходилось уходить от назойливого женского преследования через центральный выход. Тут парадокс: каждый артист, конечно, ждет, чтобы у него были поклонники, а тут вроде поклонники, но ты от них пытаешься сбежать… Была одна интересная поклонница, говорит: «Я вашу запись нашла в Интернете. У меня она есть в телефоне, я вам могу дать послушать» Я говорю: «Конечно!» – а сам думаю, кто мою запись мог в Интернет закачать? Она ее включает – и я понимаю, что знаю эту запись. И говорю: «Это запись с концерта трех теноров – Каррерас, Паваротти, Доминго». Она в легком шоке. А я: «Спасибо, что ты меня спутала с такими знаменитыми певцами». А вообще, поклонницы были неплохие, очень интересные, многие даже хорошо разбирались в музыке, и это вдохновляло. Многие подарки дарили – игрушки, цветы…
– Ты не считаешь, что цветы – это чисто женский атрибут?
– К цветам я отношусь спокойно. Хотя – все-таки женский. Но если тебе выносят цветы на сцену, то это подтверждение того, что тебя оценили. Кроме того, я ведь понимаю, что нашу публику сложно назвать богатой. И далеко не каждая семья может позволить себе купить цветы, чтоб подарить артисту. А тем более, если дарят еще и зимой – нужно осознавать, что человек их купил, донес до театра, чтобы тебе вручить, – это, конечно, дорогого стоит.
– Три твоих самых любимых оперных певца и три певицы?
– Я могу назвать теноров – потому что это мне ближе. Это в первую очередь итальянские тенора – Марио дель Монико, Тито Скипа и, может быть, Паваротти… Сложно выбрать – их очень много. А из оперных певиц – наверное, Мария Калласс, Джоан Сазерленд и Рената Скотто – наикрасивейший тембр. Хотя я женские голоса не очень люблю – за их высотность.
– Что тебя вдохновляет, кроме музыкально эрудированных поклонниц? От чего заряжаешься?
– От эстетики. От красивой природы, красивых людей – девушек, в первую очередь. Интересный фильм. Вкусная еда, красиво сервированная. Во всем ищу позитив – это главное, наверное. Иногда можно сходить на природу. Хотя я не экстремал. У меня есть друг – он постоянно меня зовет на Столбы…
– Ты ни разу на Столбах не был?
– Был один раз. Но впечатлений у меня не получилось – потому что я пошел в обычных туфлях городских, взял сумку с двумя литрами воды, покрывало… Мне ж никто не объяснил, что туда надо идти налегке. И пока я дошел, у меня уже настроения никакого не было. А когда я подумал, что надо еще идти обратно!.. Это было, по-моему, три года назад. Может быть, когда-то снова пойду.
Без суфлера
– Национальный вопрос какую-то роль играет в театре? Вот у тебя внешность восточная – это не мешает работе? Какие-то роли мимо тебя не проходят?
– Не знаю, я такого никогда не замечал. У нас же грим, лицо можно загримировать как хочешь – и под европейца, и восточное лицо сделать. Ведь сколько корейцев, китайцев, которые поют за границей – в том же «Ла Скала», – и нормально исполняют партии. В музыке нет национальностей, она вне политики. Хотя, думаю, при съемках это, конечно, играет роль.
Есть несколько спектаклей, где присутствует тема Востока. Это «Турандот» Пуччини, роль Калафа – восточный парень, но там категория голоса крепкого, не моя. Также есть роль Надира в спектакле Бизе «Искатели жемчуга». И в принципе можно исполнить роль Радамеса из оперы «Аида», но опять же категория голоса не моя. Тут еще нужно, чтобы не только по внешности, но и по голосу совпало. На Западе как? Там есть певцы, которые поют определенные роли. Допустим, поет он 2–3 спектакля – только их, они идеально подходят к его внешности, голосу, фактуре, тембру… Только, допустим, Россини. Или только Верди. Или только Пуччини. И это нормально. А есть универсальные певцы, которые могут и исполняют разные роли. У меня вот лирический легкий тенор. Возможно исполнение партий, может быть, Россини. Но я исполняю также музыку Чайковского, Верди…
– А какая любимая – из того, что исполняешь?
– Мне нравится роль герцога из оперы «Риголетто», Альфред из «Травиаты» – очень красивая такая, мелодичная партия, написана очень удобно. Ленский, «Дочь полка», роль Тонио… Да много красивых партий. Вот, скажем, Верди очень легко исполнять – потому что он знал специфику певцов и писал специально так, чтоб было певцам удобно. Глинка так писал. Пуччини же был все-таки инструменталист… А вообще я исполняю музыку таких композиторов, как Чайковский, Верди, Римский-Корсаков, Прокофьев, Стравинский, Мусоргский, Леонковалло, Доницетти.
– Ты ведь поешь не только классические произведения?
– Да. И романсы, и русские песни, и зарубежные. Очень большой репертуар. Начиная от старинной музыки и заканчивая современной. Даже красноярских композиторов – Проститов, Маркаич… С Маркаичем мы вообще делали цикл его музыки. Музыка, конечно, очень своеобразная, но со временем начинаешь находить в ней что-то интересное. Современная музыка всегда построена больше не на мелодии, а на интервалике – большие скачки вверх-вниз…
– Прием интервалики часто использует Эндрю Ллойд Уэббер в своих мюзиклах. Как ты относишься к этому жанру? Не хотел бы поучаствовать в каком-то мюзикле?
– Я считаю, что нужно исполнять все. Даже если взять спектакль «Бременские музыканты» – это ведь тоже мюзикл. Другое дело, я думаю, что к мюзиклам мы еще не готовы. Мода сейчас пошла, но чтобы это утвердилось, нужно время. Потому что все новое воспринимается настороженно. Публика не хочет думать, не хочет вникать – она хочет просто легкой музыки. Почему на оперу не ходят? Потому что там надо внимательно слушать, пытаться понять, о чем поют, сюжетную линию… А балет, допустим, легче воспринимается – танцуют, и все. Я не говорю о тех людях, которые хорошо знают и любят музыку – и оперную, и балетную, – я рассуждаю как обыватель.
А вообще, я считаю, что сейчас самый сложный вид искусства – это оперное пение. Взять драматических актеров. Если вдруг ты забыл слова – можно тянуть паузу или изменить текст. В опере идет музыка, и ты четко должен петь арию или исполнять речитатив – и быть четко в метре, в ритме. Может быть, поэтому в каждом оперном театре есть суфлер, который подсказывает текст. Хотя нет, не в каждом – в нашем театре нет суфлера. На самом деле мне суфлер всегда мешал в Новосибирске – он меня сбивал постоянно, я просил его мне не подсказывать.
– Ты сейчас пытаешься записывать эстрадные песни. Что это – дань твоим кумирам, тому же Магомаеву, который начинал как оперный певец, – или все же стремление выйти на более широкую публику?
– В первую очередь я хочу просто записать мой голос, который у меня есть сейчас, потому что по прошествии лет он видоизменяется. Хочется сохранить записи именно свежего, молодого голоса. А вообще, я люблю петь и эстрадные песни. И ни для кого не секрет, что многие оперные певцы исполняют эстрадные песни – на разных вечеринках, банкетах… Но исполнение оперное и в микрофон – разные вещи. И умение исполнять то и другое – это большой талант. А то, что я записываю эстрадные песни, – это еще и некий эксперимент. Попробовать, что из этого получится. Не все мне нравится – но и пишу больше для себя.
– Будущее свое ты видишь в Красноярске?
– На данный момент – да. Театр мне многое дал. Я его считаю своим театром, хоть и работал два года в Новосибирске. Даже не заметил, как пролетели пять лет работы в Красноярске. Были мысли уехать в другие театры. Но сейчас я уже понял, что это бесполезно – не в том плане, что невозможно, а просто нет смысла куда-то ехать. Там те же самые спектакли, и везде – бюджет. А здесь ты «наработал» публику, тебя знают, любят – и есть ли смысл все начинать заново? Все-таки судьба связывает с тем местом, где у тебя удачно складывается работа. Я думаю, что у меня все складывается удачно.
Виталий ОВЧАРЕНКО
«Вечерний Красноярск», 1 октября 2007 г.
