Не послать ли нам гонца?
В рамках «Парада звезд» в Театре оперы и балета давали всемирный «бестселлер» Джакомо Пуччини «Тоска». Партию Тоски исполнила солистка Екатеринбургского академического театра оперы и балета Екатерина Нейжмак. Командовал парадом маэстро Фабио Мастранджелло.
Сюжет этот Пуччини подсмотрел в одноименной пьесе французского драматурга Виктора Сарду, парижская премьера которой состоялась в 1887 году. Сарду, кстати, написал свое произведение для Сары Бернар. И под нее он рисовал главную героиню. Итальянская женщина с точки зрения француза: бурная, ревнивая, готовая с горячей головы пустить врагу кровь. Французу образ итальянки удался (под старость лет драматург убеждал всех, что пьеса давалась больше трех тысяч раз), Сара Бернар в своем итальянском турне была, по мнению театральных критиков, превосходна, так что Пуччини, побывав в 1889 году на спектакле в Милане, загорелся музыкальным воплощением образа Тоски.
Нужно отметить, что интерес к пьесе проявил не только Пуччини. Его прямыми конкурентами на этом поприще оказались Джузеппе Верди и Альберто Франкетти. Последний к тому моменту уже имел права на «экранизацию» и начал работу над оперой. Но стараниями своего издателя Джулио Рикорди (который был издателем, кстати, и Франкетти также) композитор вышел победителем в этой схватке за авторские права на пьесу. И, закончив работу над «Богемой», Пуччини принялся с помощью тех же либреттистов (Джузеппе Джакоза и Луиджи Иллика), что помогали ему в предыдущей работе, за «Тоску», убрав с согласия Сарду второстепенные детали, изменив образ главной героини, упростив и ускорив сюжет. Ускорил он все, кстати, весьма значительно. Действие происходит менее суток: начинается все днем 17 июня и заканчивается в четыре утра следующего дня.
Сложно оценить в полной мере происходящее на сцене, не зная исторической подоплеки происходящего. Потому немного исторического экскурса. 1800 год. Италия, давно уже не Римская империя, представляет собой ряд независимых земель и городов. В 1796 году войска Наполеона вторглись в страну, двумя годами позже заняли Рим и установили там демократию, пардон, республику, наделив властью семь консулов. Сотворив доброе дело, французы занялись поисками еще не осчастливленных стран и удалились из Италии. Чем не преминули воспользоваться войска Неаполитанского королевства, которые благополучно оккупировали Рим и стали наводить там свои порядки. Наполеон был обидчивый малый, а потому очень стремительно вернулся на территорию непослушной страны и в июне 1800 года решил выяснить отношениями под Маренго с австрийскими войсками, представлявшими интересы независимых италийских королевств.
Собственно, со дня битвы под Маренго и с поступления недостоверной информации с фронта от «итальянского информбюро» и начинается повествование оперы. Связь, как все понимают, была в ту пору аховая, скорость доставки сообщений равнялась скорости самой быстрой лошади, благо еще, итальянцам не приходилось бегать с письмами пешком, как бедным грекам. Вот Мелас, главнокомандующий австрийских войск, и поспешил. Будучи уверенным в своей победе, послал шустрого гонца с радостной вестью в Рим. Но, получив массу убедительных аргументов от французского маленького гения, австриец был вынужден признать свою неправоту. Послал второго гонца с исправлениями в первое сообщение и благополучно отбыл со всей своей ватагой восвояси, оставив Рим французам, которые заняли город на пятнадцать лет.
В день битвы под Маренго, 17 июня, Чезаре Анджелотти (Валерий Строкин) поборник республиканского строя (возможно, его прототипом послужил консул Республики Либеро Анджелуччи), бежав из заключения, прячется в одной из римских церквей. Там трудится над заказом молодой и, судя по всему, очень талантливый художник Марио Каварадосси (Михаил Вишняк). Режиссерское решение заставить его работать не за мольбертом, а на лесах, расписывая церковные стены, как раз и говорит о его незаурядном таланте. По истории, художник был вообще из мастерской Давида. А полотно, которое он ваяет, говорит о претензии молодого человека на микеланджеловость. Собственно и скорость, с которой продвигается работа, говорит о том же. Марио, задумчиво разглядывая свое творение, поет арию «Recondita armonia» («Свой лик меняет вечно»), сравнивая облик своей возлюбленной Флории Тоски (Екатерина Нейжмак) с чертами святой, которую рисует.
Изможденный беглец Анджелотти весьма рад встретить своего друга в тяжелую минуту, а потому с неподобающей шустростью спешит к Марио побеседовать. Долго говорить им, правда, не дает та, о ком только что пел художник, – Тоска. Девушка, устроив ревнивую выволочку возлюбленному за закрытую дверь, вперивается взглядом в настенный образ святой. Все вроде бы так, но вот глазки ей не нравятся. Очень уж они напоминают взбалмошной певице глаза маркизы Аттаванти (кстати, сестры того беглеца, который в этот момент прячется в семейной капелле). Разумеется, Марио отнекивается от очевидного, аргументируя это многочисленностью разновидностей глазок. Отнекивается он нехотя, не сильно пытаясь убедить Тоску в своей невиновности. Собственно, глядя на хитрые глаза и улыбку Тоски, когда она заявляет художнику «Дай глаза ей мои», понимаешь, во-первых, что ей как-то и не нужны его аргументы, ревнует она, вернее, делает вид, что ревнует, только ради проформы. А во-вторых, не понимаешь, почему он эти самые хитрые глазки своей возлюбленной изначально не нарисовал на картине (хотя святая с хитрыми глазами, наверное, не комильфо, особенно в церкви).
Весьма любопытно отношение двух творческих людей к искусству. Певица не интересуется в принципе изобразительным искусством (ее критическая оценка картины Марио с точки зрения «Ты кого это нарисовал, подлец?!» не в счет). А художник не интересуется творчеством Тоски. Он просто не проявляет интереса к ее словам о том, что она будет выступать вечером во дворце Фарнезе. Собственно, скорее всего, его голова сейчас занята другом, который попал в беду и которому требуется помощь. Но вот поди ж ты, ощущение ровно такое, что и предыдущие концерты возлюбленной вызывали у него столько же энтузиазма. В общем, так или иначе, Тоска спроважена с глаз долой, можно заняться делами Анджелотти. Тем более, крепостная пушка уже возвестила о том, что побег обнаружили и по следу беглеца пустились ищейки.
По идее, барон Вителлио Скарпиа, шеф полиции Рима и палач всех инакомыслящих и неблагонадежных, вроде как влюблен в Тоску и должен вынашивать планы об игре на чувствах певицы. Но здесь он не выглядит влюбленным. Он даже не выглядит чересчур озабоченным. Так, всего лишь еще одна прелестная девица, победу над которой можно будет записать в свой список, который, судя по представленному образу, может быть немногим короче, чем у господина Жуана. В первую очередь Скарпиа озабочен бегством важного государственного преступника. За это вышестоящие начальники, в частности королева Каролина, которая и назначила его на эту должность, снимет не только его с поста, но и воскликнет «Голову долой!». Такая перспектива не может радовать, а потому не до баб нынче. По крайней мере, специально охоту на них устраивать никто не собирается. И голова молодого художника Каварадосси пока особо никому не требуется. Так что, когда в церкви все поют «Te Deum» в честь победы над французским завоевателем, Скарпиа думает явно не о Тоске или Марио, он думает о Чезаре и о том, что будет с ним, если он беглеца не изловит. И то ли он думает про себя, то ли все остальные слишком громко радуются, а оркестр очень сильно старается, но Скарпиа почти не слышно в этот момент.
Вечером во дворце Фарнезе, который является еще и штаб-квартирой полиции, затеяна вечеринка по поводу победы. Скарпиа не до веселья, он ждет информации от своих агентов рыскающих по городу в поисках беглеца. Сполетта (Борис Сабиров) извещает босса, что в поисках Анджелотти обыскали дом художника. Республиканца там не нашли, зато нашли Тоску. Марио тоже привели. В процессе доклада агента Скарпиа чуть не отдал приказ о его ликвидации. Ну, понятная реакция на провал операции. А уж радость и энтузиазм, которую проявил душитель с гарротой, явно говорят о том, что Сполетта не всем нравится. Чуть больше техничности и знания при работе с этим итальянским «народным инструментом решения проблем» – и одним верным псом у Скарпиа станет меньше. Собственно, Пуччини в свое время получил от критиков ряд замечаний по поводу сценической жесткости и натуралистичности в сцене пыток Марио. Но тут нас оградили от зверских зрелищ. Марио просто увели за кулисы, откуда он и голосил, пытаемый под разочарованные возгласы палачей. Под аккомпанемент воплей Марио Скарпиа допрашивает Тоску. Ну, как допрашивает… Беседует. Почти по отечески. Певица поначалу стойка как оловянный солдатик, к тому же Марио успел предупредить ее, что молчание золото во все времена и при всех правителях. Но больно уж сильно пытают ее возлюбленного. Сердце женское любящее не выдержало, она выложила сатрапу все, что знала. А знала она не так уж и много, всего лишь место, где прячется беглец.
Окропленный красненьким Каварадосси вновь удостаивается чести предстать пред взором начальника полиции. Думаете, он трепещет от ужаса? Ничуть. Горделиво выпятив подбородок при разговоре со Скарпиа, он разве что не плюет в лицо этому палачу революции. И тут понимаешь, насколько молод художник и насколько он идеалистично еще настроен. Он не бесстрашен, он просто малолетний балбес. Горячность юности, когда на эшафот шагают с гордо поднятой головой не потому, что за правое дело, а назло и потому что это красиво (и пусть все видят, какой я красивый буду в гробу лежать!)…
Бац! А вот и второй гонец от Мелоса доскакал до Рима: «Шеф, все пропало!». Как подтверждение теории юности – Марио разве что в пляс не пускается и вопит «Победа!». Скарпиа, в свою очередь, с усталой яростью приказывает крикуна расстрелять утром же. И тут непонятно, то ли его Марио разозлил, то ли его так расстроила депеша, то ли у него по графику каждое утро кого-то казнят. Не суть важно, казнить и никаких гвоздей.
Тут уж Тоска совсем затосковала и приготовилась принести себя в жертву «Vissi d'arte, vissi d'amore» («Только пела, только любила»). А всем известно, чего жаждет от нее Скарпиа. Ох, и не хотелось Тоске на это идти, так не хотелось, что, извиняюсь, мучили ее показательно рвотные позывы от мысли об этом, от слов алчущего, от вида его похотливого. Кто-то предполагал, что он жаждет ее под венец вести? Может, где-то кто-то и видел Скарпиа будущим отцом благородного семейства, только не здесь. Тут даже его кабинет украшен весьма кричаще. Так нынче подростки коллекционируют развороты из «взрослых журналов». Вот и у шефа полиции стены кабинета расписаны фривольными картинками, немного смягченными образами амурчиков – ангелочков чистой любви (хотя, скорее всего, это родные братишки амурчиков, которые символизируют как раз противоположную любовь).
Так или иначе, стороны столковались об условиях «контракта». Тоска предоставляет Скарпиа свое тело девичье белое, а он, в свою очередь, выдает ей пропуск на выход из города, что называется билет системы «предъявитель плюс 1». С дополнительным параграфом, гласящим, что приказ о казни художника он отменить не может, но вот приказать заменить патроны холостыми зарядами – вполне. Он и отдает такой приказ Сполетте. Трижды повторяя, что сделать нужно все так же, «как с Пальмьери». Сполетта все верно понимает, и можно быть уверенным, приказ будет выполнен в точности. Коварно и некрасиво. Ну да. Но не стоило забывать и Скарпиа о коварстве слабого пола. Только он подписал бумагу и повернулся к Тоске, мол, оформим сделку, как заполучил отверстие в животе, выполненное квадратно-гнездовым способом посредством обычного столового ножа. Вот так банально. Тем же ножом, которым только что яблоки нарезали. Этого великого и страшного человека прикончили без всяких Нюрнбергских процессов. Бытовуха, как говорят в органах внутренних дел без протокола. Да еще и поиздевались, возложив орудие убийства к его ногам как распятие. Как высоко летал, закрывая собой солнце, и как низко пал, что даже свечу на пол ставят.
Пока тело шефа полиции остывает, Тоска спешит в крепость Сант-Анджело, где, ожидая расстрела, Марио поет «E lucevan le stelle» («В небе звезды горели») и пишет последнее письмо Тоске с соизволения тюремщика (Владимир Кирбижеков). Стоит отметить, что, вопреки всем заветам Тито Гобби, наш тюремщик отнюдь не тяготится своим местом работы, и письмо он позволил написать, только получив мзду от Марио в виде кольца, которое разве что на зуб не попробовал. Вообще, место это удручает. Заунывная песнь мальчика-уборщика. Детские игры в расстрелы. Впрочем, «зеленая миля» никогда не бывает местом веселым и жизнерадостным. Если только в такое место не прибегает Тоска, размахивающая аусвайсом, светясь от счастья и от предвкушения долгой и счастливой жизни. Какая такая жизнь после убийства Скарпиа? Тут, даже если сам Наполеон будет мчаться во весь опор в Рим, как Боярский в Лондон, ей на выручку, то и он не успеет. Тут как-то авторы не продумали момент, а потому получилась в этом эпизоде в некотором смысле неумная птица, которая по зернышку клюет.
Выложив все новости Марио, она, памятуя о ложной казни, учит его умирать на публику. В этом-то она как актриса знает толк. Марио, определенно понимая, что никаких волшебников на голубых вертолетах не предвидится, улыбается и кивает. Кивает и улыбается. А мина такая, будто пару кило лимонов съел. Но крепкий парень, не растекся киселем. И от повязки на глаза, предложенной сержантом, отказался. Помер, правда, чуть раньше, чем прославленные военной дисциплиной австрийские стрелки успели выстрелить. Тут уж не его вина, просто господа из расстрельной команды зазевались и не поспели за оркестром.
До Тоски доходит, что ее безбожно обманули (причем, получается, ее обман не считается, ведь не она первая обманула) и от обиды и от горя, недолго думая, прыгает актриса с крепостной стены. И только стая ворон-священников кинулась проследить за ее полетом…
Арсен МАМАТИЕВ
Yarsk.ru, 14 апреля 2011 г.
