Она была первой Чагой в «Половецких плясках» в опере «Князь Игорь» – спектакле, которым в далеком 1978 году открылся Красноярский театр оперы и балета. Танцевала Сильфиду и Кармен, Кончитту в балете «Юнона и Авось» и Еву – в балете «Сотворение мира». Заслуженная артистка России Вера Суровцева – одна из немногих в красноярской балетной труппе, кто служит театру с его основания. Сегодня Вера Николаевна репетирует с молодыми артистами – готовит их к спектаклям и конкурсам. И сама продолжает выходить на сцену – ее можно увидеть в ролях Берты в «Жизели», Владетельной Принцессы в «Лебедином озере», Королевы в «Спящей красавице» и в других классических постановках.

– Вы уже 42 года работаете в Сибири. Что вас с Волги забросило в такую даль, на Енисей?

– Когда моя мама узнала о моем решении, она достала карту и показала мне: «Видишь, как далеко от дома? Раньше туда декабристов ссылали! Я не смогу к тебе приезжать». Я тоже не ожидала, что окажусь в Сибири и останусь здесь на всю жизнь. Оканчивала Саратовское хореографическое училище, уже ждала вызов в один из театров. И вдруг из Красноярска приехал главный балетмейстер строящегося тогда еще театра Николай Сергеевич Маркарьянц. Зарплат высоких не обещал, но собственное жилье нам предоставили почти сразу. Я и четверо моих однокурсников согласились, 2 сентября мы уже были в Красноярске. А 11-го мне исполнилось 18 лет. С благодарностью вспоминаю Николая Сергеевича: он был жизнелюбивый человек и всегда поддерживал артистов, не бросал в трудностях, был очень чуток, когда мы травмировались. Сюда приглашали выпускников почти со всех училищ Советского Союза. В нашей труппе только из Прибалтики никого не было, из Азии приехали артисты из Ташкента и Самарканда.

– Каким в то время был балет театра, отличался ли он от нынешней труппы?

– Поскольку мы приехали из разных балетных школ, потребовалось время, чтобы всех «причесать», чтобы на сцене мы смотрелись слаженно. Но при внешней неоднородности тогдашнюю молодежь отличало одно – страстное желание работать. И зарплаты были меньше, чем теперь, и уровень жизни ниже, в магазинах невозможно было ничего найти. Сами шили и вязали себе форму для репетиций. Например, покупали болоневые плащи и перешивали из них специальные штаны. Но все хотели танцевать, получать хорошие партии – была здоровая конкуренция. Мы еще в училищах привыкли постоянно чему-то обучаться, и в первые годы работы это было особенно видно – мы продолжали учиться у педагогов в театре, стремились узнать что-то новое. Уезжали домой поздно вечером, а утром снова в театр – времени не замечали, нам очень нравилось заниматься балетом. Помню, отработали первый месяц, и вдруг нас приглашают получить зарплату. Мы были совсем юные, удивились: а за что? Постановок-то еще нет, только репетиции. Нам объяснили, что труд на репетициях – залог дальнейшего участия в спектаклях, это очень ответственно.

– Вера Николаевна, неужели сейчас иначе?

– Удивительно, что условия работы стали гораздо лучше, а мотивации почему-то меньше. В наше время всего приходилось добиваться собственными силами. Трудно представить, но когда-то мы даже спали на шпагате. А потом кто-то должен был тебя «собрать», потому что тело затекает, самому подняться непросто. Или ставили себе будильник, чтобы хотя бы пару часов подремать в таком положении. Сегодня танцовщикам доступна специальная одежда для занятий, какие-то программы и технические средства для растяжки, на видео чего только нет – спектакли со звездами мирового балета, мастер-классы, конкурсные выступления. А настоящего духа соперничества я не вижу. Может, все успокоились? Особенно это заметно на конкурсах: туда нередко приезжают люди, которые и в театре толком не работают, просто кочуют с конкурса на конкурс, выплескивают там всю энергию. Видимо, в повседневной жизни им не хватает адреналина. Но конкурс не может быть для артиста самоцелью, это ненормально.

Не хочу возводить напраслину: молодежь в театр приходит хорошая, старательная. Но когда делаешь замечание, хочется, чтобы на это реагировал не только тот, к кому обращаешься, но и все вокруг. Слышали, примеряли на себя – и исправляли ошибки, по необходимости. Мой педагог была из последнего выпуска Вагановой, она нас так учила. Театр – это особое пространство. Артист балета всю жизнь должен держать себя в форме, каждодневно. Это и ограничения в еде, и особенная зарядка, и гимнастика. Чем больше работаешь, тем дольше сохраняешься как танцовщик. Урок не в том, что ты пришел, разогрелся, что-то отрепетировал. В урок вкладывается всё: техника, танцевальность – даже в уроке должно развиваться внутреннее ощущение каждого движения. На занятиях все делают одну и ту же комбинацию, но всегда заметно, кто наполнен, а кто нет, повторяет шаблонно.

– Сразу было очевидно, что вы будете солисткой?

– Наверное. Хотя существовала соревновательность, нужно было доказать, на что ты способен. У меня был смешной случай. Однажды меня назначили на главную роль, а подругу мою нет. Мы были с ней не разлей вода, и я очень обиделась на балетмейстера, подумала: как это – я буду учить, а она нет? И не пошла на постановочную репетицию. Балетмейстер меня вызвал: «Вера, ты понимаешь, что поставить человека на партию труднее, чем снять? Ты не пришла, заботясь о подруге. А если она не тянет?» Как меня вообще тогда не уволили. (Смеется.) Пожалуй, только юности свойственны такие представления о дружеской солидарности.

– У вас в репертуаре было несколько современных балетов – в частности, вы танцевали Еву в «Сотворении мира», партия получила высокие оценки профессионалов. Что это был за спектакль?

– Очень интересная работа на музыку Андрея Петрова в постановке Владимира Федянина. В его спектакле было много юмора, и зритель это считывал. По сюжету Еву искушал не Змий, а Черт с Чертовкой – они соблазнительно танцевали, чтобы Ева тоже почувствовала себя женщиной и совратила Адама. Хотя сейчас эта хореография уже выглядит несколько наивной, этакой сказочной историей. Но очень красивая музыка, там было хорошо поставлено финальное адажио изгнания из Рая, отличный был номер «Рождение Евы». Мы успешно гастролировали с этим балетом, жаль, что он шел недолго.

– Из первой балетной труппы в театре сейчас осталось всего четыре человека. У вас никогда не возникало желание уехать из Красноярска?

– У нас еще до развала Союза многие разъехались, некоторые теперь работают за границей. Первые двадцать лет сцена была без обогрева, зимой на ней могла быть температура всего +12 градусов, однажды даже отменили спектакль. И, конечно, людей это не устраивало. А если при таких условиях еще и зарплата оставляет желать лучшего… Но, вы знаете, когда ты востребован, много танцуешь, театр становится родным. И деньги все равно здесь не главное – в балете только отдельные звезды, постоянно гастролируя, получают высокие гонорары. Наверное, по молодости можно было уехать. Но что-то останавливало. Со временем укореняешься – в театре, в городе, появляется семья, дети. А когда начинаешь преподавать и видишь, что от твоих усилий есть результат, и хочется добиться еще более высокой планки, – некогда думать о чем-то постороннем. Работа цепляла. Я всегда была плотно занята в репертуаре.

– А педагогикой давно занялись?

– Давно, еще сама активно танцевала. Было время, когда в театре вообще не осталось преподавателей. И мне предложили заняться. Позже училась в Вагановской академии, там пришло понимание, что есть психология актера и есть психология педагога. Педагог сам должен танцевать. Практика дает тебе твое личное понимание, отношение – к движениям, к искусству, к профессии. Важно знать, что если класс ты ведешь по одной общей программе, то, занимаясь с одним человеком, ты обязан вытащить из него его индивидуальность – не свою.

И уже в начале педагогической практики у меня была ясная картина, чего хотелось добиться. Когда объясняешь балерине – долго, мучительно, – что ей необходимо сделать в образе Жизели или принцессы Авроры, а она это не чувствует, – ты все равно должна, даже в моем возрасте, хотя бы руками, показать, какой рисунок ей нужно самой себе нарисовать. И сыграть это перед зрителями.

– К чему еще стремитесь, чему хочется научить?

– В идеале хотелось бы начинать готовить с артистами партии пораньше, месяца за три. Чтобы они могли примерить их на себя, пропустить через свою личность, почувствовать в партнерстве, в большом ансамбле. Да, когда ты по-настоящему переживаешь роль, танцевать тяжелее вдвойне. Но если зритель видит одни лишь бросания ног, его такое не задевает. Потому что балет – не акробатика. Когда что-то идет из души, оно проявляется и в жесте. И очень важно, чтобы артист в репетициях постигал не только, как выполнить прыжок, а в каком состоянии лететь.

Елена КОНОВАЛОВА
«Опера&Балет» №4, декабрь 2019 года