Какое самое известное произведение о супружеской измене? И совсем не «Отелло». У «Вильяма нашего Шекспира» вообще история не об измене, а о ревности. А вот именно об измене и ее последствиях говорится как в «Паяцах» Руджеро Леонкавалло, так и в «Сельской чести» Пьетро Масканьи. Обе оперы в апреле были представлены на суд зрителя в Театре оперы и балета.

О «Паяцах» особо сказать нечего. Произведение уже хрестоматийное, популярное, хитовое и хорошо исполненное. История о том, что не только в горных республиках водятся ревнивые мужья, хватающиеся за кинжал. Вот и в Калабрии, что на юге Италии, случилось неприятное: муж, ощупав голову, обнаружил на ней пару непозволительных отростков, после чего весьма «достойно» и прилюдно побеседовал с женой на предмет «кто сей отчаянный, что позволил себе не только посмотреть на тебя, но и пощупать?». При этом оскорбленный постоянно заявляет, что он вам тут не клоун. Жена, как водится, все отрицает. Местный «Яго» подначивает. Всё как обычно. И исход всё тот же – гора трупов. И довольные зрители.

Главную арию из этой оперы – «Recitar/Vesti la giubba» («Пора выступать! Пора надеть костюм!») – не слышал разве что глухой. Легкое разочарование вызвал тот факт, что оперу исполнили на русском языке. Разочарование достаточно быстро испарилось, чему немало поспособствовал Евгений Балданов (Беппо/Арлекин). Ну, а когда «приглашенный» Канио (Роман Муравицкий) исполнил «Смейся, паяц» («Ridi, Pagliaccio»), то все вопросы отпали сами собой. Единственная накладка вышла как раз перед исполнением этой арии, когда Муравицкий чуть не остался за занавесом, а «распорядитель» отчаянно размахивая руками, шепотом кричала, что ему нужно встать немного дальше, иначе петь ему придется в плотную тканую «стену». Собственно этот маленький казус никак не сбил настроя певца, за что ему большое спасибо.

«Сельская честь» Масканьи тоже на первый взгляд выглядит обычной историей о ревности, ставшей причиной убийства. Ну, что оригинального: крестьянка Сантуцца соблазненная и брошенная односельчанином Турриду, с обиды изложила Альфио – местному горячему парню, который в руках носит хлыст, а за голенищем нож, и окружён толпой верных дружков, – что ее обидчик ни разу не любит забраться в постель к его жене Лоле. Догадайтесь с одного раза, что случилось? Правильно, первой звезды никто не стал ждать, Турриду тут же зарезали.

И тут понимаешь, что если герою «Паяцев» Канио после смертоубийства (в случае, если он очень резко ускорится и не станет дожидаться, пока его растерзают обалдевшие от такого веризма зрители) путь только один – на пароход, идущий прямым курсом в Новый свет (где к тому времени стали формироваться итало-американские бригады взаимовыручки), то вот второму мастеру ножевого боя, Альфио, вовсе не нужно никуда бежать, он уже состоит в одной из самых известных криминальных структур мира – Коза Ностра.

Ну, вот осталось такое ощущение после просмотра этого мирового оперного шедевра в постановке Владимира Ефимова. Он не сделал никаких резких смысловых движений, что вполне могли бы развалить игру актёров и их эмоциональные всплески. Всё было вполне академично, лаконично, продуманно, никоим образом не нарушая связь между музыкой и образами. В сценографии (Кристина Федорова) было замечено единственное отступление от привычного – церковь и дом Лючии поменяли местами в пространстве: обычно дом на сцене находится слева, а церковь справа.

Никаких лишних деталей, ни мелких, ни крупных. Не было и лошади, на которой в некоторых смелых решениях на сцену вваливается Альфио во время своего первого появления. Вообще всё говорило в пользу того, что эту одноактную оперу, с которой началась эра веризма, не пытаются переосмыслить, её стараются прочувствовать и хорошо сыграть.

«Сельскую честь» ещё называют самой успешной премьерой в истории оперного искусства. А ведь могло сложиться так, что Масканьи мог и вовсе не помыслить о том, чтобы её написать. Потому что занят был без меры написанием некоторого произведения. Занят бы настолько, что не сразу сообразил: условия конкурса, проходящего в Милане, весьма вкусны. Издатель Эдуардо Санцоньо в 1888 году устроил своего рода шоу «Народный артист». Принять участие в конкурсе могли молодые композиторы, чьи произведения ещё ни разу не ставились. Авторы трёх опер-победительниц получали контракт на постановку в Риме. Очень кстати в друзьях у Масканьи оказался поэт Джованни Тарджони-Тоцетти, к которому композитор обратился за помощью. Тот, недолго думая, позаимствовал сюжет либретто из новеллы Джованни Верги, знаменитого сицилийского писателя-реалиста, который старательно и правдоподобно описывал жизнь своих земляков.

Товарищи очень сильно поднажали в сотворении чуда и, опуская некоторые подробности, всё-таки поспели, хоть и последними, к участию в конкурсе, представив свою работу под названием «Cavalleria rusticana», что в дословном переводе звучит вообще-то как «Деревенское рыцарство», ну, или уж «Крестьянское благородство». Знание культурного среза и исторических коллизий, на фоне которых родилось новое произведение, даёт понимание, при чём тут «рыцарство» и прочее благородство.

Так уж сложилось, что Сицилия, благодаря своему географическому положению, во времена средневековья и крестовых походов нагляделась на рыцарей так, что может сравниться с этим показателем с землёй обетованной. В сувенирных лавках этого самого большого острова Средиземного моря до сих пор продают кукол – паладинов и сарацинов. Так что любовь сицилийцев ко всему «рыцарскому», а также их отношение к засилью этого образа в искусстве вполне понятно.  А вот понятие «честь» здесь имеет некоторую нездоровую окраску. Потому что ни в первоисточнике у Верги, ни в самой опере особой чести не наблюдается. Все ведут себя… как обычные люди, и живут, как было принято говорить в наши лихие девяностые, «по понятиям». Нормальные жёсткие моральные принципы. Считаешь себя достаточно сильным, чтобы нарушить неписаный закон, так будь достаточно смел, чтобы ответить за это. Герои оперы не отличаются благородством. Они скорее являются образчиками сицилийских характеров, славящихся своей горячностью и прямотой, как в суждениях, так и в поступках. И как в России вспыльчивость кавказцев, так и в Италии горячность сицилийцев – причта во языцех.

В общем, как бы то ни было, но в марте 1890 года жюри огласило весь список победителей конкурса, в числе которых был и автор «Сельской чести». А уже 17 мая оперу представили зрителю. Зритель крякнул от неожиданного восторга, отбил себе ладони и сорвал голос. А потом кинулся к автору с многочисленными контрактами. 27-летний Пьетро Масканьи проснулся 18 мая знаменитым. И «Сельская честь» стала для него «золотым руном», до самой смерти щедро снабжавшим своего создателя средствами к существованию. Ни одна из последующих его опер, а написал он их 14, так и не смогла повторить успех первой премьеры. Собственно, он мог уже сильно и не стараться, одним выстрелом попав в классики итальянской оперы.

А всем последующим режиссёрам-постановщикам этой оперы не осталось места для творческого размаха. Слишком уж плотно и чётко все прописано. Тут есть место только для дирижера, который должен выжать из оркестра душу во время исполнения, и для актёров, которым для передачи в столь сжатом во времени и пространстве произведении всего эмоционального накала нужно нырять так глубоко, что вполне можно заполучить в некотором смысле нервный срыв. Особенно если режиссёр не будет размышлять о том, «что бы такое красивое придумать», а будет стоять с палкой возле каждого артиста, банально и скучно объясняя, что именно «хотел сказать автор» и как это нужно подать. И в этом плане режиссёр, который и сам – талантливый актер, очень хорошая кандидатура на данную постановку. По крайней мере, в случае с Владимиром Ефимовым, на мой взгляд, всё сработало на сто процентов. Зрителя ничто не отвлекало от музыки, актёры выложились по полной программе, даже те, кому по роли, собственно, и играть много не пришлось.

Вот мы и увидели ветреную Лолу (Дарья Рябинко), которая по старой женской традиции не дождалась своего парня из армии, выскочила замуж за красавца Альфио (Владимир Ефимов), а по возвращении «дембеля» Турриду (Михаил Вишняк) весьма легкомысленно закрутила с ним интрижку. Тот, в свою очередь, от обиды на всех женщин наградил благосклонностью Сантуццу (Анастасия Лепешинская). Девушка эта, простите, особыми талантами не блещет. Не актриса – героиня. Лепешинская как раз очень хороша в игре расстроенного ревнивого безумства. Разве что на стол падать можно чуть поменьше, а так все очень красиво. Героиня – та не очень умна, если не сказать большего. Нервна, истерична, навязчива в своих претензиях на любовь Турриду. Так испуганно навязчива, что даже женщины выбирают сторону Лолы, а от нее отворачиваются, считая виновной во всём. Сантуцца постоянно задает вопрос, на который очень боится получить положительный ответ. Да, Турриду ее не любит и никогда не любил. Так, запутался парень. Случается. Казалось бы, твоя любовь тебя обманула, ну так зальём горе вином или будем лечить «подобное подобным». Кто не видел таких историй в реальности? И, как и в жизни, стоило Лоле поманить пальчиком, Турриду забыл обо всем на свете. О Сантуцце; о матери своей Лючии (Нина Кириенко), которой приходится утихомиривать вроде бы невестку свою, чуть что, кидающуюся к ней с мольбами о понимании; об односельчанах, которые всё видят, все слышат и, что характерно, всегда знают, что правильно, а что нет. Впрочем, ещё товарищ Жеглов говорил, что невиновных не бывает и что надо со своими бабами вовремя разбираться. А самое неприятное – Турриду забыл об Альфио. А он-то как раз не похож на человека, действующего по приказу чувств. Слишком холоден и в какой-то степени расчетлив. Хотя и выдаёт гневное «Ad essi non perdono» («Им нет прощенья»), когда Сантуцца, окончательно убедившись в том, что Турриду не желает больше иметь с ней никаких дел, мстительно выкладывает ему все «новости». Продуманно кипя от гнева, Альфио уходит в церковь не затем, чтобы вытряхнуть из неё любовника своей жены и тут же порезать его на ремни. Отнюдь. И даже после пасхальной службы он не торопится выяснять отношения. Даёт время совсем потерявшему разум Турриду (вернее, лифт его мышления окончательно остановился на нижнем этаже после сладкой ночи с Лолой) спеть, полюбоваться марсалой «Viva il vino spumeggiante» («Здравствуй, золото стакана»). Ошалевший от весеннего обострения чувств Турриду воспевает красоту Лолы, а потом лезет выпить на брудершафт с Альфио. На что тот всё так же обдуманно замечает: «Твое вино опасней яда». И тут по реакции Турриду становится понятна и показательна поговорка «Знает кошка, чье мясо съела». Он не задаёт глупых вопросов а ля «ваши слова мне обидны». Он точно знает, что пришло время решать вполне конкретные проблемы прямо сейчас. И что лучший вариант – самому вызвать противника на дуэль (какое слишком красивое слово для поножовщины!), вцепившись ему зубами в ухо. Что поделать, таков «e`un vecchio messaggio siciliano», старый сицилийский обычай.

А противник, в свою очередь, опять же холодно и расчетливо дает безумцу исполнить задуманное. Мог ведь и сам проявить инициативу, тем более, что всем вокруг уже известна тайна, никто не будет против: двое дерутся – третий не лезь. Но нет, мы лучше подождем, они сами придут и всё сделают. А народ, почувствовав, что запахло жареным, быстро ретируется. Женщины уводят Лолу. Часть мужиков медленно, с печалью поглядывая на Турриду, тоже удаляется, а другая часть демонстративно группируется вокруг Альфио, который сделал своё дело, и теперь осталось только поставить жирную точку в этом деле.

Несчастный меж двух баб заблудший, понимая, что бланшем под глазом ему не отделаться, не питает особых иллюзий на счет своих бойцовских качеств. Да и поведение ребятишек, что с Альфио ушли за деревню ждать Турриду, ясно даёт понять, что живым он не уйдет, и кончат его тихо и без пыли. Можно было бы и без свидетелей. Да если пара любопытных глаз что и увидит – не беда. Потом приукрасят, наплетут, напугают, и будет гораздо легче контролировать окрестности.  Так что нет у Турриду шансов выйти невредимым из ситуации, в которую он попал по собственной глупости. И спешит он к матери с последней исповедью и просьбой «Матерью доброй останься Сантуцце»...

Она и останется. Потому что и она, и Сантуцца теперь в одиночестве. Вокруг никого. Пусто. Так что, когда раздается крик «Hanno ammazzato compare Turiddu!» («Зарезали сейчас Туридду!»), поддержать и посочувствовать им некому. У Сантуццы нет друзей, потому что она презрела законы чести, а вокруг Лючии образовалась пустота, потому что её сын перешёл дорогу сильному человеку и непонятно, как тот поступит дальше. Оставит всех в покое или примется потрошить любого, кто мог потворствовать Турриду в его неблагих намерениях…

Вот я и говорю, что по поведению Альфио, его друзей и односельчан можно предположить, что он состоит в мафии. Не в той еще структуре, что немногим позже будет контролировать игорный бизнес, проституцию и наркоторговлю. А в той, что изначально представляла собой сообщество верных законам чести людей. Чья задача –  быть над ситуацией и оперативно вмешиваться и устранять угрозы патриархально-родовому укладу жизни, представляя собой силу как физическую, так и политическую …

Мысли вслух: фрагменты оперы «Сельская честь» звучат в фильме Френсиса Копполы «Крестный отец. Часть третья». Её же использовал в своем фильме «Бешенный бык» и Мартин Скорсезе…

Арсен МАМАТИЕВ
Yarsk.ru, 6 мая 2011 г.