В Красноярске поставили оперу про пластическую хирургию

Опера Франсиса Пуленка «Груди Терезия» (1944) в конце мая добралась до Енисея. Вообще-то, новинок такого сорта во всей стране днем с огнем: в 1992 году ее ставили в Перми, а в 2010-м, когда был «год Франции в России», – ​в Эрмитажном театре Петербурга. На родине Василия Сурикова, Виктора Астафьева и Дмитрия Хворостовского фривольный опус середины ХХ века, пожалуй, даже больше в диковину, чем совсем свежие-новые сочинения.

В те самые дни, когда под оперу-буффа Пуленка срочно расчищали полубункерное пространство модного лофт-проекта «Квадрат», на основной сцене Красноярского театра оперы и балета готовили «Ермака» – оперу Александра Чайковского. Но одно дело «Ермак», и другое – музыкальная версия сюжета, в далеком 1917 году зафиксировавшего ни много ни мало появление «сюрреализма». Речь о парижской премьере пьесы Гийома Аполлинера, подлинное название которой, если уж быть точными, было еще более эпатажным: «Сосцы Тиресия». Мифологический герой, слепой прорицатель из Фив, дважды наступил на спаривавшихся змей. Когда наступил на самку, был превращен в женщину и провел в этом образе несколько лет. Когда же наступил на самца, боги вернули ему мужской облик.

Но у Аполлинера, а вслед за ним и Пуленка, все еще веселей: Терезий получается из женщины Терезы, которой надоело стоять у плиты, и она избавилась от своих грудей. Повод подбросила заметка в «Журналь Оффисьель» от 28 февраля 1917 года, где излагался текст закона, принятого во Франции двумя днями раньше – 26 февраля 1917 года. В России гремела Февральская революция, а во Франции принимались вот такие уморительно смешные законы:

«Запрещается продажа, изготовление для продажи, реклама и импорт:

1. Детских рожков в форме трубочек;

2. Сосок, изготовленных из любых материалов, кроме чистой резины, а также резины, полученной иначе, как способом горячей вулканизации».

Вот «из какого сора» в аполлинеровой голове «выросла» шокирующая притча про избавившуюся от грудей феминистку, которая, побыв генералом, внезапно снова захотела стать тетенькой и рожать детей. В предисловии к пьесе автор предупредил, что считает «вполне законным привнести в театр оглушительные эстетические новации, которые подчеркивают сценический характер персонажей и придают постановке больше блеску, не видоизменяя, однако, ни патетики, ни комизма ситуаций». Куда уж комичнее!.. Не с этой ли боевитой суфражистки вождь мирового пролетариата впоследствии «срисовал» свою «кухарку», которая может управлять государством?!

Через двадцать семь лет после Аполлинера хохма увлекла композитора Пуленка, который сам себе написал либретто. Нынешний худрук Красноярского оперного – Сергей Бобров, выступив режиссером постановки, предложил сочинить русскую версию либретто молодому поэту Алексею Боброву. И двадцатилетний сын красноярского худрука гениально приноровил к музыке Пуленка свой авторский текст.

В остроумнейшем спектакле, которому очень к лицу оказалась агитпроповская эстетика «борьбы за равенство полов», многие вещи повернулись к публике неожиданно узнаваемой стороной. Под рычание кухонного деспота: «Мужа не беси, слышишь, ты, жрать скорей неси», зрители, включая молодого продвинутого министра культуры Красноярского края, хохочут в голос. Воинственное преображение Терезии-сопрано в Терезия-­тенора в тех же красных каблуках, серебристом платье, но с черной бородой Кончиты Вурст доставляет детские радость и счастье. Перипетии с изменившими гендер героями на фоне зачуханных «занзибарских» (читай: советских) шахтеров с их озлобленными женами (вооружены поварешками. – Е. Ч.) принимаются на ура. Темп действия отлично держит играющий за спинами певцов оркестр под управлением Владимира Ланде. Есть даже вставной номер – камерное Трио Пуленка, под которое придуманные новым либреттистом пингвины высиживают и несут всем на радость огромные меховые яйца.

Озорные, снабженные молодежным слэнгом строки («…на по щам!», «Наш Занзибар – трэш и угар!») ложатся на мелодичную музыку французского композитора органично и легко, почти как в свое время строки барона фон Розена ложились на уже написанную Глинкой музыку его первой оперы «Жизнь за царя». Конфликт в драматичной истории отношений женоподобного мужа и мужеподобной жены венчает счастливый финал.

«Послушайте, друзья, из семени – семья!/ Сажайте поскорей вы дерево детей», – поет вернувшийся в прежнюю «шкуру» герой, и хор занзибарцев (хормейстер – Дмитрий Ходош) вторит: «Детей всех мастей». Как не зааплодируешь неоруссоизму итогового вывода, сформулированного либреттистом: «Природа-мать всегда права, хоть так не кажется сперва».

На самом деле, в этом слогане отозвалось чуть более века назад вдохновляемое Аполлинером искусство нового театра. Карнавальность жизни и поэзии сплетались в нем, как разноцветные фантазии в голове ребенка. Розыгрыши и мистификации, озорство и абсурдность родоначальника сюрреализма не только не испарились до наших дней, напротив, подсветили новую комическую «злобу дня» (нынешнего, разумеется. – Е. Ч.).

Когда-то в новелле «Эстетическая хирургия» Аполлинер описал фантастическую клинику, где фабричный надзиратель обзаводится еще тремя глазами, политик – еще одним ртом, полицейский – парой дополнительных рук. В его поздней пьесе «Груди Терезия» пластическая хирургия стала метафорой «нового театрального сознания, невообразимого по уровню свободы». Но кто бы мог подумать, что у всего этого «сюрреализма» в наши дни появится вполне узнаваемое, даже слегка поднадоевшее «лицо» – от клиник пластической медицины на каждом углу до охраняемых политкорректностью гендерных деклараций. Как говорится, и смех и грех. Так что, гомерически смешная опера «Груди Терезия» – еще и про это.

Елена ЧЕРЕМНЫХ
"Музыкальная жизнь", 15.07.2019 г.