Масть пиковая
«Направляясь в оперу, возьмите с собой только уши, а мозги оставьте дома» – сказал когда-то Готшед. Разумное замечание, хотя уже и весьма заезженное. Вполне себе правило. Но иногда ему трудно следовать. Есть произведения, при просмотре которых мозг задействуется на всю катушку автоматически. Такие оперы не приходят смотреть «ко второму акту».
Отнюдь не премьера. Мощная постановка в корневом репертуаре. Тем не менее, уровень культовости (и оккультности, кстати, тоже) оперы среди постановщиков, исполнителей и зрителей настолько высок, что она всегда будет привлекать внимание и становиться объектом обсуждения. И тут, как в анекдоте про юристов и их мнения, сколько людей обсуждают «Пиковую даму», столько мнений и прозвучит. Прибавлю к этому хору и свой баритон.
Вот уж на что не буду отвлекаться, так это на изложение сюжета. Его, пожалуй, знают даже ленивые – столько вариантов для знакомства имеется: и первоисточник у Пушкина, и многочисленные переводы, и братья Чайковские написавшие оперу «по мотивам», и кинематографисты, неоднократно экранизировавшие произведение. Так что пожалуйте сразу в зал.
Сценография однозначно указывает на место действия. Река, мосты, мрачность. Да, Петербург. Избитый, но верно работающий ход. Для полноты картины добавлены штрихи, отражающие вымороченную симметрию и архитектурный снобизм города, граничащие с нарциссизмом.
Сумрачная панорама. Черная пустота окон. По антуражу Питер явно не екатерининский. Пушкинский? Не думаю. Скорее, в своем угнетающем виде это достоевщина или, быть может, гоголевщина. Город-лабиринт, город-убийца. Город призраков. Петербург не вообще, а как центр зла. Будь оно хоть социальное, хоть метафизическое. Что опять-таки наводит на мысль о принадлежности постановщиков к лагерю приверженцев «учения» Николая Васильевича.
Оркестровая яма затянута черной тканью – беспросветные воды Невы, в которых уже «сгинул» оркестр вместе с дирижером, и куда потом шагнет Лиза (весьма художественно, кстати, шагнет, без патетических прыжков на маты или убегания за кулисы) приглашающе плещутся у ног зрителей. «Пойдем со мной, там все летают». Постановщики – режиссер Сергей Бобров и художник Дмитрий Чербаджи – немало потрудились не только над образами, но и над символами.
Дальше – больше. Тут и зеркала с отражающимися свечами (кто в детстве не вызывал свою «пиковую даму»?); и цветовой код; и доппельгангеры Германа и Лизы, предвещающие беду, прошедшие призраками несбывшегося через все повествование и растворившиеся в ночи после смерти тех, чьими alter ego были. А мост – отсюда в никуда? Монументальное сооружение постоянно возносящееся. Кто прошел по нему, мертвы… Графиня и Лиза. Герман, демоном стоявший здесь в ночи, слушая историю Томского о секрете Графини. Это не просто мост – это Сират. И только чистые сердцем вознесутся. А уж постановщик о чистоте сердец обреченных побеспокоился.
Лиза, при всей прописанной ясности в отношениях к Герману, здесь – не любит. Она жалеет. До умопомрачения. Доходя в своих чувствах до виктимности. Любить убогого – невозможно, жалеть – да. По извечной русской традиции. И тем понятнее ее отказ Елецкому. Он сильный, он справится. Самопожертвование очищает всё, даже грех самоубийства.
Графиня, намаявшаяся, но не с германовской навязчивой идеей, а просто уставшая от своей богатой на ощущения жизни. Она и умирает-то без помощи одержимого. Умирает, тоскуя по безвозвратно прошедшему. Уходит, выдохнув последнюю печаль, полную безысходной, но все-таки надежды... Уходит так страшно, что начинаешь судорожно вспоминать: жизнь – она здесь и сейчас, и в ней нет права на «черновик», переписать набело невозможно. И хорошо, если в последнюю минуту тебе будет о чем сказать. Крепка уверенность, что призрак Графини тоже найдет покой после завершения сделки с Германом. По крайней мере, грех смертоубийства она с него сняла. Его мольбы, угрозы и потрясание пистолетом уже никоим образом не могли повредить ей. Да и нет никакого призрака.
Потому что Герман изначально и бесповоротно болен. И якобы пушкинская наполеонизация его здесь больше выглядит как «синдром Наполеона». Место ему в пронумерованных палатах, в канареечного цвета доме. Любое волнение вызовет лишь обострение болезни. Буйных обычно фиксируют, а тут не уследили. И свалилась на бедолагу сначала любовная тоска («Я имени ее не знаю…»), а потом еще и змей-искуситель – или демон? – в лице Томского, поведавшего о «чуде». Секрет, дающий власть. Не денег Герман жаждет, а именно власти и всех её атрибутов. Деньги лишь средство. Но, приняв их как промежуточную цель, все остальное он обернул в средство: разум, честь, любовь. Свое триединство за триединство, предложенное демоном. Чудо – три карты – стали предметом медитации. Сонм бесов подпевает его мантре, постоянно и неотступно предлагая пуститься в путь-дорогу за секретом, чтобы вырваться из серой грязи, которая не хочет его отпустить. Он и сам облеплен ею с ног до головы, как коконом. И сбросить этот кокон сможет только в миг, когда ему покажется, что он –наконец! – свободен…
За мгновенье до того, как его третью карту побьют. А после станет уже не до условностей и границ. Там приходит запоздалое понимание призрачности желаемого и безвозвратности потерянного. А вместе с ними и жалость. Не к Лизе, которая шагнула в вечность, – к себе. До слез, до душераздирающего стона обидно стало, что такого ангела лишился. Убогих и блаженных любят-жалеют не только на грешной земле, но и в местах обетованных. Вот и ушли два двойника – мальчик и девочка – ангелами во тьму…
* * *
История об ограниченном «маленьком» человеке, маниакально одержимом идеей мирового господства в отдельно взятом обществе. О человеке, готовом пустить ради этого под откос и свою жизнь, и чужую. Никчемный человечек, для которого в какой-то момент стираются все грани дозволенного. Как, собственно, и грань между реальностью и миром грез.
Сейчас это лечится оперативным вмешательством. И даже глубоко внутрь себя загнанная лудомания перестала быть затруднением для медицины…
* * *
При всем своем пессимистическом отношении к просмотренному, отдаю должное постановщикам и, безусловно, труппе.
Надежда Комарова (Лиза) с первой частью партии справляется великолепно, а местами не совсем уверенная драматическая составляющая была с лихвой дополнена артистическим талантом. Думается, ей можно смело забыть об искусственной «оперной» жестикуляции. Она весьма органично и целостно сыграла даже не уточенную девушку, а ранимую девочку, готовую жалеть всех и приносить себя в жертву. Отсутствие нервозности, некоторая мягкость в образе достойно аккомпанируют ее игре.
В паре с Комаровой – Ольга Басова (Полина), и это дало прекрасную возможность зрителю порадоваться чистоте исполнения дуэта. Прекрасен вокал в пасторали.
Хорош и убедителен Томский (Владимир Ефимов). Очень не хотелось бы в состоянии душевного неравновесия услышать его «анекдоты»… Очень уж ему верится. Вот уж воистину, Немелкий Бес! За что и срывал аплодисменты зала. Ни один клакер не поспевал за благодарной публикой.
Хотелось большего от Елецкого (Олег Алексеев). При всем аристократизме и артистичности, при всем богатстве голоса, на мой взгляд, ему не хватило толики личностной харизмы, чтобы мощно завершить свою арию и поставить точку.
Намного сложнее все с Германом (Михаил Вишняк). Прекрасный вокал, без лишних усилий вытягивающий одну из самых сложных партий в оперном репертуаре. Роль, по которой, собственно, и ставится опера. Первый вопрос, возникающий у режиссеров при мысли о постановке «Пиковой дамы»: «А есть ли Герман?». Он есть в плане вокала. Но нет внутренней борьбы у героя. Борьбы между двумя маниями-страстями. Между Любовью и Алчностью. Нет их, а значит, нет и той кульминации, апогея сопереживания у зрителя, а возникает лишь беспокойство – не обжегся ли актер при выстреле? А по идее композитора, весь зал должен рыдать над бездыханным телом Германа. Вот уж кто сопереживал своему герою, так это Петр Ильич. Но нет этого. Есть безупречное исполнение всей партии, и есть холодная отстраненность, флёр снобизма, многомудрая задумчивость, сдобренные некоторой прикроватной сюжетной суетой, иногда, кстати нелогичной. Сдерживание эмоций при исполнении Германа – не лучший вариант. Отсюда и вывод крамольный: герой – душевнобольной, потерявшийся в лабиринтах души давно и прочно. И вовсе не ищущий выхода.
С другой стороны, если режиссер изначально ставил задачу играть не «Мы все глядим в Наполеоны», а уже «Наполеона», тогда замечание снимается – и заменяется восторгом.
Музыкальная составляющая была на хорошем уровне. Благо, и сам композитор, работая над оперой, постарался не перегружать оркестр виртуозными трудностями, руководствуясь принципом экономии тембра и отсутствия звуковых эффектов ради их красоты.
Александр Косинский жестко и нервно вел оркестр за солистами и хором. Глядя на него, я подумал, что он в большей степени уделяет внимание тому, что происходит на сцене, иногда в ущерб музыкантам. А его бычья манера «протыкать» оркестрантов дала повод примерить на него концертное исполнение другого композитора. Думал я недолго, в голову пришел прокофьевский «Танец рыцарей».
Постоянный контроль дирижёра над солистами давал отличный результат. Им не приходилось «догонять» оркестр. Поскольку яма была накрыта тканью, а глубина сцены запредельна, можно только представлять себе, насколько трудно приходилось Косинскому. Несколько раз он едва не вывихнул шею, вытягивая ее, чтобы увидеть актеров. Так что, на мой субъективный взгляд, дирижер отыграл для певцов. Но отыграл очень качественно и с любовью к исполнителям.
Огорчили акустические провалы в сменах сцен. Попробуйте чем-нибудь закрыть те моменты, когда зритель в полной тишине и при опущенном занавесе слышит топот, грохот, скрежет передвигаемых элементов интерьера. Но это еще полбеды, хуже, что в этой тишине, обрамленной скрипами и стуками, слышны напряженные окрики: «Туда тащи, сюда вставай, быстрей давай». Ведь наверняка есть возможность закольцевать небольшие тематические музыкальные отрезки, предваряющие разные сцены. Закройте этот грохот – ощущение волшебства сценического преображения теряется. И начинаешь по скрежету представлять, сколько весит то, что двигают, и сколько человек это двигают, а если оно сейчас грохнется, то какой силы звук будет? А не дай бог, кого-нибудь придавит в темноте закулисья…
Мелочь, но досадная. А психология человеческая работает так, что он лучше помнит плохое, чем хорошее, воспринимая последнее как нечто само собой разумеющееся. Трудно быть хорошим. Но нужно.
Арсен МАМАТИЕВ
Yarsk.ru, 15 марта 2011 г.
