На XXXIV Международном оперном фестивале им. Ф.И. Шаляпина в Казани меццо-сопрано Дарья Рябинко, молодая солистка Красноярского оперного театра, выступила в двух спектаклях, нарисовав в партиях-эпизодах яркие вокально-актерские картинки.

– Дарья, в Шаляпинском оперном фестивале вы участвуете впервые?

– Впервые, но в Казань приезжаю уже в четвертый раз. Уровень оперной труппы здесь очень высок, и работа с новыми партнерами по сцене и дирижерами для меня как для молодой певицы – бесценный опыт. Осенью прошлого года с Казанской оперой я ездила на гастроли в Нидерланды и Бельгию – пела Амнерис в серии из тринадцати спектаклей «Аиды». И вот теперь на фестивале в Казани у меня были Маддалена в «Риголетто» и Шинкарка в «Борисе Годунове».

– Эти партии-эпизоды вам интересны?

– Конечно. Но если говорить об образе Маддалены, то – при всем моем интересе к нему – он неглубок, а я люблю психологически сложные характеры. Я меццо-сопрано, партия Маддалены в большей степени контральтовая, для меня она – компромисс, хотя некоторые страницы, включая знаменитый квартет третьего акта, просто великолепны! Шинкарку, этот игровой образ, построенный на оттенках взаимодействия с различными персонажами, я люблю больше. В драматически мрачной атмосфере «Бориса Годунова» сцена в корчме – удивительно светлое, лирическое, даже комическое пятно, поэтому в других постановках я с особым интересом всегда смотрю именно эту сцену.

– Из ведущих партий какие ваши самые любимые?

– В последнее время больше всего пою Амнерис. Когда я только начинала ее петь в Красноярске, я чувствовала все не так, как теперь, особенно после того, как съездила с Казанской оперой на гастроли. Я вернулась домой совершенно с другим осознанием этой роли, и люди, которые слышали меня в театре до и после этих гастролей, говорили, что в моем образе Амнерис произошел качественный переворот, появились новые акценты. Я безумно люблю эту партию, она у меня сейчас наиболее живая, наиболее подверженная переосмыслению. Я давно мечтала спеть Любашу: эту партию исполняла на своем госэкзамене в Красноярской академии. Любаша всегда была моим самым любимым образом, наверное, потому, что душу русского человека эта музыка словно выворачивает наизнанку. Сегодня Любаша в моем репертуаре, и я готова петь ее бесконечно. И есть еще одна партия, о которой я всегда мечтала, – Азучена в «Трубадуре». Я ее пока не пела, лишь подготовила на стажировке в Италии и петь не тороплюсь, потому что Азучена требует возрастного драматизма, ведь речь идет о старой цыганке и трагедии матери.

– На III Международном конкурсе молодых оперных певцов им. П.И. Словцова в Красноярске вы выиграли I премию. Конкурсная линия продолжится?

– Безусловно! Тот конкурс удачно вписался между Конкурсом Антонина Дворжака в Карловых Варах в позапрошлом году и Конкурсом Елены Образцовой в Санкт-Петербурге в прошлом. В Чехии я выиграла I премию среди женских голосов в категории «Опера» и приз «За самый красивый голос», и после такой победы впервые ощутила в себе уверенность. На Конкурсе Образцовой я стала лишь дипломанткой, но и этот результат считаю удачным, ведь общее число участников было огромным – порядка 200 человек. У меня была задача пройти все этапы и показать себя – и это мне удалось. В этом году мне исполнилось 30, и я уже подала заявки на ряд очень хороших конкурсов: у меня есть еще два года, когда в конкурсах можно участвовать. Я настроена очень решительно и рада, что в театре меня в этом всячески поддерживают.

– Вы упомянули о стажировке в Италии. Как вы туда попали?

– Это было осенью 2014 года в Миланской академии музыки. Отправил меня театр, посчитав, что мне это необходимо для роста, и за это я ему очень благодарна. Поездка на три с половиной месяца дала мне невероятно много! Сделав там Азучену, я «почистила» свой репертуар в плане итальянского языка и стилистики. По-итальянски понимаю и говорю теперь свободно. Со мной работали коуч и два педагога. Один из них – наш бывший соотечественник Анатолий Гусев, который уже четверть века живет в Италии. Потрясающий профессионал, он помог мне разобраться со многими нюансами, которые вызывали у меня сомнение. Я понимала, что именно надо исправлять, но как, не знала, и с ним наконец смогла это сделать. Другим моим педагогом была Бьянка Мария Казони. Эта меццо-сопрано когда-то пела в Ла Скала, теперь преподает. Занятия с ней дали мне совершенно иное восприятие того, что я делала раньше, ведь меня слушал и корректировал человек, слышавший за свою карьеру множество первоклассных голосов!

– Делались ли акценты на отличиях русской и итальянской вокальных школ?

– Да. Это разные направления. Когда мы приезжаем из России с большими голосами и начинаем их демонстрировать, в Италии это интересно первые две минуты, после чего публика ждет от исполнителя тонкого чувствования музыки. Важнее то, как ты пользуешься своим голосом, а не сколько его у тебя. Впрочем, это важно не только в Италии, но и в России тоже. Репертуар бельканто позволяет более глубоко познать голос с разных сторон. Я начала с колоратурных арий Беллини и Доницетти и уже спела в театре арии меццо-сопрано из «Нормы» и «Анны Болейн». За бельканто, требующее специфической техники, не бралась очень долго. Меня просили спеть россиниевскую Розину, а я говорила: «Нет! Спою Эболи и Амнерис, спою Сантуццу и Азучену». Но сейчас смотрю на это по-другому и в классах перед уроками всегда пою Моцарта, независимо от того, на какой репертуар настраиваюсь. Моцарт – это чистка голоса, это инструментальный звук, полезный для него. Я поняла также, что на мой голос неплохо ложится и Доницетти. Но все эти репертуарные искания приходят с опытом. Раньше мне действительно казалось, что если у меня большой голос, то я и буду петь одни только «стенобитные» партии. Сейчас я уже так не думаю.

– Что поете из неитальянского репертуара?

– Неоднократно пела в театре Кармен, но к категории «своих», любимых причислить эту партию сразу не смогла. В ней мне недоставало потерь и страданий – одной любовной одержимости Кармен, одного ее свободолюбия было мало. Но я все-таки нашла для себя те моменты, от которых мне было бы интересно оттолкнуться. Я полюбила этот образ всей душой и в какой-то мере заставила свою Кармен и о чем-то пожалеть, и слегка пострадать.

При подготовке к конкурсам всегда берешься за арии, в том числе и французские. Партию же Далилы, поскольку в ней – красивейшие дуэты и ансамбли с участием главной героини, а также три прекрасные арии, я знаю всю, и эту оперу Сен-Санса мне, конечно же, очень хотелось бы спеть. Из немецкого репертуара мечтаю об Октавиане в «Кавалере розы» Рихарда Штрауса. Готовила к конкурсу арию, но, посмотрев и дуэты, и трио, влюбилась во всю партию, настолько изящен и притягателен стиль этой музыки!

Я постоянно что-то учу: обожаю работать над неизведанным репертуаром. Когда заканчиваю работу над какой-то партией, на следующий день после премьеры мы с моим неизменным концертмейстером Анастасией Косинской уже работаем над чем-то новым. Своего концертмейстера я нашла сразу: она – моя ровесница, мы вместе пришли в театр и с того момента неразлучны, семь лет работаем вместе. Мне с ней спокойно, комфортно, а комфорт для вокалиста очень важен. И на стажировку в Италию мы ездили вместе. У нее были, конечно, свои педагоги, но на моих занятиях она всегда была концертмейстером. И сейчас, когда я делаю «шаг влево, шаг вправо», она мне тут же говорит: «А в Италии тебе так делать не позволяли». Так что не забалуешь! На спектаклях она часто стоит в кулисах и слушает меня, а иногда я специально прошу ее об этом, если хочу узнать мнение о себе со стороны. Ее музыкальному уху я доверяю очень сильно, мой голос она выучила вдоль и поперек. Она мне «сигналит», если есть причины: здесь что-то не так. А я уже начинаю искать причину этого в себе, в своем голосе. В любом случае практикующему певцу педагог по вокалу нужен всегда, и сегодня я продолжаю ездить на занятия к Анатолию Гусеву, но замечания и советы концертмейстера, многое позволяющие вовремя исправить, – тоже огромное подспорье для певца.

– Кроме Любаши, что еще входит в ваш русский оперный репертуар?

– Наряду с партиями меццо-сопрано (например, Кончаковна и Ольга, Полина и Нежата) в русских операх много партий написано для контральто, для голоса, который сегодня большая редкость. Мой же голос, когда я была в Италии, мне охарактеризовали очень четко: европейское меццо, которое может петь партии от центральных до высоких. В силу этого те партии в русских операх, что уходят в сторону центрального и высокого меццо-сопрано, такие как Любаша в «Царской невесте» Римского-Корсакова или Иоанна в «Орлеанской деве» Чайковского, для меня наиболее естественны. А в итальянском репертуаре это Эболи, Амнерис, а также Азучена, несмотря на то, что в партии Азучены много и низкого регистра. Сантуцца граничит между меццо и сопрано, но на мой голос она легла хорошо. В русских же операх в театре я пою также и Леля, и Кончаковну, и Ольгу, и Полину, и Нежату. Я стараюсь озвучить их нужными красками, но не затемнять искусственно, чтобы достичь контральтовой плотности, а петь своим голосом. Это вообще мое кредо – все петь своим голосом!

Из русского репертуара очень хотелось бы спеть Иоанну – партию, также находящуюся на границе меццо и сопрано, но в исполнении меццо-сопрано тембрального богатства в ней несравненно больше. А ведь даже партию Эболи иногда поют сопрано! Но в таком исполнении мне всегда не хватает драматизма: совсем иначе берутся верхние ноты. Самая высокая нота в диапазоне меццо-сопрано написана Верди в этой арии не просто так, а чтобы передать весь накал состояния героини в этот момент. Сопрано обычно поют это очень красиво и верхнюю фермату могут сделать с какой-то немыслимой филировкой, что воспримется достаточно спокойно, потому что не соответствует музыкальному замыслу композитора. Именно поэтому как Иоанна, так и Сантуцца всегда выигрывают в исполнении меццо-сопрано.

– Марфа в «Хованщине» Мусоргского вас привлекает?

– Очень привлекает! Интереснейший образ – на сей раз не контральтовый, а написанный для центрального меццо-сопрано, стало быть, моя партия. Когда я пришла в театр, «Хованщина» у нас шла, но сегодня спектакля нет. Буду надеяться, что со временем «Хованщина» все же вернется в репертуар. Да и Марину Мнишек хотелось бы спеть, однако в ближайшей перспективе, думаю, это нереально, ведь сейчас у нас идет свежая постановка «Бориса Годунова» в первой авторской редакции без польского акта.

Игорь КОРЯБИН
"Играем с начала", 01.04.2016 г.